Отец

Во вступительной части мне хотелось бы пояснить обстоятельства появления на свет этой книги, сказать несколько слов о значимости и важности темы "отца" и выразить свое соображение по поводу того, каким заметным событием становится книга, оценивающая труды Юнга. Чтобы заложить основу для рассмотрения изложенных ниже статей, мне приходится отметить ряд несогласий, или, если угодно, разночтений между понятиями психоанализа и аналитической психологии (термин юнговской психологии), а также вкратце описать основные черты аналитической психологии в её взаимосвязи с психикой человека и аналитической практикой (фокусируя внимание на некоторых деталях проблем пола, сексуальности и взаимоотношений между мужчиной и женщиной) и представить в итоге обширный спектр умозаключений, обогащающих само понятие отца.

В 1983 году я написал статью о развитии личности, в которой рассматривал несколько трудов юнговских аналитиков, посвященных роли отца, и опубликованных в конце 1970-х и 1980-х г.г. Было очевидно, что авторы этих статей совершенно сознательно пытались пересмотреть то, что они прежде воспринимали как диспропорцию в своем профессиональном интересе к женщине-матери и взаимоотношениям матери с ребенком - основной объект внимания психоаналитической науки в последние годы - чтобы не недооценить роли отца в процессе психологического созревания и признать отца достаточно влиятельным фактором развития эмоциональной жизни личности.

Примерно тогда же кое-кто из моих друзей познал радость отцовства. Они рассказывали мне о своих родительских планах, надеждах и фантазиях в такой форме, что не оставалось сомнений в их серьезной приверженности к истинному супружескому партнерству. То есть отцу в воспитании ребенка должна отводиться не меньшая роль, чем матери. Некоторые отцы признавались, что их представления о методах воспитания радикально отличаются от методов их собственных отцов, которые действовали скорее по наитию. Время от времени мы обращаемся к литературе по беременности и детству, и все без исключения рассуждаем о важности роли отца в период младенчества и детства, хотя этот феномен имеет относительно недавнюю историю.

Когда я исследовал собственный аналитический опыт, я мог заметить, что проблематика, связанная с функцией отца в семье, оказалась не столь существенна, как материнский аспект в воспитании ребенка. Осмысление индивидом супружества своих родителей часто возникало как некий центральный психологический фактор. Вдобавок ко всему, видимо под влиянием императива Фрейда о концентрации на страхах кастрации и фрустрации, отцы играли второстепенную роль в аналитике, или, по меньшей мере, - в литературе по психоанализу.

Совершенно очевидно, что следует ждать перемен. И такие перемены - в осознании положения вещей, как и изменения в практике поведения - стали заметны, хотя частично они вызваны и рядом аспектов интеллектуального свойства. Свою роль сыграло в этом процессе и женское движение, а также переосмысление, по крайней мере, в некоторых слоях общества, традиционного образа "идеального мужчины". Если феминистское сознание приведет к принятию патриархальности, тогда глава семьи выйдет из тени, и никто из проницательных мужчин не окажется способным избежать того, чтобы осознать себя в новом качестве, либо понять, что же все-таки означает некая растущая неясность во взаимоотношении полов. Такая интроспекция окажет несомненное влияние на женщин, которые его окружают, и весь цикл начнется с самого начала.

Следует понять, что эти социальные и культурные перемены в момент их возникновения приводят к огромным проблемам эмоционального характера. Мы можем наблюдать болезненный отход от давно сложившихся культурных традиций. Время от времени переоценка самого понятия, что есть "мужчина", оказывается важнее понимания фактора "мужественности". И мы вдруг видим, как отец начинает брать на себя функции матери, наделяется переопределенными, и поэтому для себя иллюзорными, традиционно "женскими" качествами, как, например, мягкость и сговорчивость, и, кроме всего прочего, впадает в глубокое заблуждение относительно характера взаимоотношений между полами.

Аналитики начинают сталкиваться с мужчинами нового типа. Он - любящий и заботливый отец своих детей, нежный и чувствительный партнер в браке, которого заботит мир во всем мире и стабильность окружающей его среды; он может быть и вегетарианцем. Нередко он даже объявляет себя феминистом. И в самом деле, он, кажется, во всем заслуживает только похвалы. Но он не счастлив, и таковым, видимо, останется до тех пор, пока или мир не привыкнет к нему, или он сам не окажется способным интегрировать свои поведенческие и ролевые изменения на глубинном психологическом уровне. В противном случае этот мужчина, ставший жертвой по существу позитивных и плодотворных перемен в собственном сознании, останется эдаким "маменькиным сынком". Потому что все его поступки будут направлены лишь на то, чтобы угодить Женщине.

Понимание психологии ведет к осознанию причин, по которым аналитические психологи уделяют столько внимания публикациям своих идей и открытий, касающихся отца. Это - фундаментальная доктрина аналитической психологии, нарушающая равновесие в осознанном отношении, имеющем тенденцию к образованию компенсаторным неосознанным подвижкам. Психика воспринимается, как "стремление" остаться в равновесии. Если этот принцип применить к проблеме отца, тогда станет более понятным, почему аналитические психологи проявляют к этой проблеме столь живой интерес (хотя, как можно понять из статьи Layland, психоанализ, похоже, движется в том же направлении). Возможно, это тот случай, когда аналитики реагируют на возросший спрос на статьи подобного рода, а не просто пишут их лишь ради факта опубликования.

Существует две специфических причины, почему аналитическая психология может демонстрировать свою активность подобным образом. Первая причина: учреждение аналитической психологии в качестве клинической дисциплины как полноправной области медицины, реализуемой с высоким профессионализмом и в определенных рамках. С прагматической точки зрения, вторжение на территорию относительно "белых пятен" всегда привлекает ученых. Интерес к трудам Юнга фокусируется в те дни на психотерапевтических параметрах его учения, как и на его подходе к трансцендентности и трансформации. И в самом деле, было бы более точным рассуждать о попытках залатать в аналитической психологии трещину между т.н. "мистицизмом" и очевидным клиническим этосом (Stein, 1982; Schwartz-Salant, 1984; Samuels, 1985). И статьи в этой книге могут восприниматься в контексте этого процесса.

Второй специфический фактор, который побуждает аналитическую психологию сосредоточить внимание на роли отца, как только происходят описанные выше культурные изменения, - интерес ученых школы Юнга к коллективистским аспектам характера мужчины. Несколько статей в данной книге (особенно, статья, написанная самим Юнгом и публикуемая впервые не в числе его "Избранных трудов"), посвящены использованию групповых материалов (мифов, легенд, типичных расхожих сюжетов), помимо фактов истории, в которых мы привыкли черпать иллюстративный материал к конкретному обстоятельству.

К приведенным в данной книге статьям необходимо предисловие, чтобы очертить весь круг рассматриваемых тем и проблем. Это позволит избежать разочарования читателя, как и его иллюзорных надежд найти у авторов то, чего при прочтении в статьях не оказалось.

Читатель не найдет в книге социологического анализа патриархального общества, как и подробного изложения феминистских идей. Некоторые утверждения читателю могут показаться старомодными (ниже эта точка зрения обсуждается более подробно). С другой стороны, психологическая проекция, свойственная всем этим статьям, - даже тем, в которых рассматриваются коллективистские или культурные концепции, - касается лишь того, что упускается в современных дебатах о сексуальности, отношениях полов, отцовстве и материнстве. Под "психологической проекцией" я имею в виду далеко не только автобиографический материал; достаточно много здесь и описаний детьми своих родителей. Сюда входит и сущность глубоких эмоциональных переживаний и трансформация этой сущности в форму организованного мышления. Читатели с медицинским образованием уже знакомы с подобным стилем изложения; поэтому меня больше заботит восприятие специалистами в сфере социологии/культуры, или читателями, чьи интересы лежат в сфере массового аспекта науки о сознании - хотя им придется обращаться к выраженным здесь аналитическим идеям, а, по меньшей мере, одна из них никак не совпадет с руслом их интересов. Особенно, это касается того, что аналитикам предстоит сказать о взаимоотношениях отца и дочери в нормальной и патологической формах, и это дает возможность новой проекции на рассматриваемую тему (см. ниже).

Если даже некоторым читателям знакома рассматриваемая тема, исчерпывающий характер исследования всего того, что имеет отношение к "отцу", само по себе имеет определенную ценность; и широта охвата темы может генерировать собственную глубину исследования. Для тех, чьи знания в области основополагающих теорий неглубоки или отрывочны, ориентироваться в материале будет куда труднее. Точно таким же образом, далеко не все сведущие в идеях Юнга хорошо осведомлены о развитии психоанализа как науки; поэтому данное вступление предназначено и для них. Надо сказать, я включил одну из статей по психоанализу, преследуя именно такую цель. Хотя в книге приведены многочисленные примеры из практики с их анализом, здесь же содержится разнообразие концептуальных взаимосвязей, которые приходится отличать друг от друга, стараясь не допускать чрезмерного увеличения объема публикуемых статей.

Юнг и Фрейд: 1906-1913

Возможно, некоторые из читателей совершенно не знакомы с характером взаимоотношений между Фрейдом и Юнгом и не знают о том, что: Юнг читал в 1900 г. "Толкование сновидений" и перечитывал эту книгу в 1903 г.; Юнг послал Фрейду экземпляр своих "Исследований ассоциативных слов" (Собр. соч.,2) в 1906 году, после чего ученые вступили в переписку; эти взаимоотношения стали много значить для обоих; в 1907 г. они встретились и проговорили тринадцать часов подряд; Фрейд счел Юнга Принцем Короны в королевстве психоанализа (Фрейд был старше Юнга на девятнадцать лет); не еврейское происхождение Юнга для Фрейда было даром небес, так как он боялся, что психоанализ станет "еврейской наукой"; в 1909 году они вместе совершили поездку в США; потом возникла напряженность в отношениях и концептуальные противоречия; их отношения испортились к 1912 году, когда Юнг опубликовал Wandlungen und Symbole der Libido (позднее: "Символы трансформации""; Cобр. соч.,5); окончательный разрыв произошел в 1913 году. Вскоре после разрыва Юнг назвал свое психологическое исследование "Аналитической психологией".

Взаимоотношения этих ученых обогатили обоих. Фрейд дал Юнгу уверенность в своих силах и нравственное бесстрашие, которого тому не хватало, а также статус человека, которому впору королевская мантия. Кроме того, не знало границ влияние Фрейда на Юнга в качестве хоть и отдаленного куратора его медицинских исследований, особенно, при возникновении тех или иных проблем. Помимо сугубо личностного влияния Юнг дал Фрейду первое практическое признание идеи тестирования подсознательного методом ассоциативных слов. Юнг добился возможности исследовать подсознание путем анализа ответных слов испытуемых на тест-слова в зависимости от скорости ответов, вероятности колебаний, отказа от ответов, повторов и так далее. Если список слов использовался повторно, исследовались расхождения в словах-ответах. Напряженность пациента и его тревожная реакция на конкретные тест-слова давали представление о проблемах конкретного пациента. Результаты тестирования оказались впечатляющими. Такое тестирование потом не применялось в медицинских целях аналитическими психологами, как не применялся тогда и психогальванометр, введенный позднее для замера физиологических изменений в электропроводимости кожного покрова. Тестирование не было введено в медицинскую практику, главным образом, потому, что когда клиницист имел базовую концепцию относительно комплекса, с которым ему приходилось иметь дело, он мог выбрать ординарные методики излечения.

Комплекс, который удавалось обнаружить у пациента с помощью такого тестирования, был результатом смешения активности первичной коры (см. ниже и Глоссарий) с человеческим опытом, особенно в ранние годы жизни. Юнг считал комплекс "группой представлений эмоциональной сферы". Он настаивал на том, что наши чувства определяются нашими комплексами. Если комплекс рассматривать в динамике, он может вступить в конфликт с тем, что мы считаем реальностью, или с тем, что мы полагаем для себя идеальным. Таким образом, подобная психическая активность препятствует восприятию реальности.

Вернемся к разрыву отношений между Фрейдом и Юнгом: оценки результата такого разрыва варьируются довольно широко. Некоторые ученые, являющиеся страстными приверженцами Фрейда или Юнга, уверены, что такой разрыв помог сохранить чистоту идей каждого из них. Другие авторы считают такой разрыв катастрофичным, полагая, что Фрейд и Юнг утратили влияние друг на друга, которое было на благо науке. Есть немало теорий о причинах разрыва (большим успехом пользуется и приведенная здесь концепция психобиографии): гомосексуальные проблемы, динамическое поведение в отношениях сын-отец, неспособность Юнга справиться со своей сексуальностью, комплекс превосходства у Фрейда, большое различие их психологических типов (см. Глоссарий). Иногда пишут, что у Фрейда и Юнга были совершенно различные модели восприятия окружающего мира: "По Фрейду, Weltanschauung существует как внешний социальный фундаментализм... Weltanschauung по Юнгу - сугубо индивидуальная конструкция... Для Фрейда типично опираться на внешние факторы, в то время как Юнг придавал главное значение внутреннему миру" (Steele, 1982, стр. 316).

Прежде чем рассматривать суть разрыва отношений, мне бы хотелось привести здесь несколько контекстуальных наблюдений. Фрейд и Юнг были союзниками в науке. Кроме прочего союзники нуждались в противнике, ради противодействия которому стоило бы углублять сотрудничество. Таких противников можно было найти в оппонентах теории психоанализа, хотя Фрейду всегда было свойственно во многом гиперболизировать такую оппозицию, и Джонс, биограф Фрейда, навсегда увековечил этот миф. Но вместо укрепления союза они предпочли его разрушить, положив конец работе, которую проводили на многих из своих друзей и коллег. Сегодня мы могли бы понять такой исход как результат подсознательной взаимной антипатии, если бы не одно обстоятельство.

Психоанализ и аналитическая психология развивались в противостоянии критике. Хотя и присутствовало естественное стремление исправить ошибки в прежних попытках постичь суть вещей, некоторые из прежних движущих стимулов развития психоанализа отошли от мнимого "осадного положения" (см. Freud, 1926, где он придумывает воображаемого оппонента, с которым ведет дискуссию). Но Юнг так и не избавился от подобного образа мыслей: до конца своих дней он имел обыкновение жаловаться, что его не понимают.

Дальнейшее исследование этой темы освещает нормы взаимоотношений в тогдашнем научном сообществе. На современный слух они показались бы излишне церемонными, по меньшей мере, в своем публичном выражении. Дело в том, что борьба мнений проявлялась лишь подспудно. Таким основоположникам, как Фрейд и Юнг, какой бы эмоциональный характер ни носили их затруднения, всегда не хватало социального контекста, внутри которого они могли бы вести научные дискуссии. Хотя и было бы спорным утверждать, что современные интеллектуалы сталкиваются с той же дилеммой, различия станут еще очевиднее, как только мы осознаем, что Фрейд и Юнг никогда не спорили по поводу книги, на публикации которой настаивал Юнг, хотя такая публикация была совершенно недопустимой для Фрейда (Cобр. соч.,5).

Ментальность "осадного положения" несколько затуманивает историческую ситуацию и преувеличивает исключительность психоанализа. Психоаналитики прошлого были не единственной группой личностей, характеризующей начало двадцатого столетия. Двадцатый век явил человечеству Франкфуртскую Школу социологии, а в мире искусства - Блумзберийскую группу, сюрреалистов, балетную группу Дягилева. Все эти новые течения волновали мир, оплодотворяли друг друга и конкурировали между собой, как никогда прежде. На этом фоне психоанализ был едва ли не самым изолированным и надежно обороняемым бастионом цвета интеллектуального и культурного общества во враждебном и сонном море реакции.

Возвращаясь к разрыву отношений между Фрейдом и Юнгом и сосредоточив внимание на эволюционировании идей Юнга, мы можем отметить шесть основных концептуальных дискуссий. Первая: Юнг не мог согласиться с тем, что он понимал, как исключительную, фрейдовскую сексуальную интерпретацию мотивации поведения человека, предпочитая видеть символическое значение в том, что могло выглядеть подобно простому сексуальному материалу. В отличие от Фрейда, Юнг не считал влечения к инцесту буквальной константой, хотя не удерживался от упоминания конкретных примеров, когда дети проявляли подобные влечения. (Соображения Юнга в отношении инцеста подробно описаны ниже, в Главе, посвященной взаимоотношениям отца и дочери).

Подход Юнга к исследованию инцеста привел его к модификации фрейдовской концепции либидо. Юнг применил ее в более чем сексуальном контексте и, в конце концов, развил в теорию психической энергии, которая может пойти по любому из нескольких направлений - биологическому, духовному, нравственному. Направление потока такой энергии может меняться. Инцестуальные фантазии демонстрируют всего лишь альтерацию в направлении реализации энергии, а при возникновении табу на физическую реализацию направляет эту энергию на другой путь, теперь уже духовного свойства.

Второе основное несогласие Юнга с Фрейдом проистекает из его неспособности согласиться с подходом Фрейда к самой науке о психике, который, по мнению Юнга, механистичен и бессистемен. Юнг аргументирует свои утверждения тем, что существование человека определяется не законами, характеризуемыми физическими или механическими принципами. Гораздо больше интересовало Юнга, куда поведет жизнь изучаемого пациента (окончательная или перспективная точка зрения), нежели причины возникновения ситуации, в которую попал пациент (упрощенная точка зрения). Временами Юнг называет свои предпочтительные построения синтетическими, сопровождая их выводом, что все ситуации возникают со стартовой точки, имеющей определяющее значение. Такую оценку Юнга разделяют и несколько групп ученых, работающих в сфере современного психоанализа (Rycroft, 1968; Schafer, 1976). В общих чертах категория случайности, как принцип объяснения, в наши дни находится под огнем критики (и не только в сфере психологии). Следует подчеркнуть, что Юнг никогда не избегал анализа периодов младенчества и детства как таковых - в некоторых случаях он полагал это существенным, хотя и тогда считал необходимыми некие рамки.

Юнг считал, что определенные "первичные фантазии" возникают в филогенезе человека (т.е. являются частью всей биологической наследственности), а не определяются специфическим персональным опытом или результатом осознанной перцепции, которая, по сути, является лишь выражением первичной фантазии. Сегодня нам известно, что к такому пониманию пришел, в конце концов, и Фрейд. (Laplanche и Pontalis, 1980, стр. 332). Существование первичных фантазий в сочетании с отказом Фрейда от травматической теории приводит к выводу: то, что пациент сообщает аналитику, может отличаться от свойственных ему наклонностей, страхов и тайных желаний. Клинический материал не следует полагать биографической истиной, а считать субъективным и, отсюда, поддающимся интерпретации. В этом случае глубокая психология вносит свой вклад в философские споры о природе реальности.

Третий аспект критики Фрейда опирается на тот факт, что между "галлюцинацией" и "реальностью" существует слишком большая дистанция. Во всех своих трудах Юнг подчеркивал: воспринимаемая пациентом психологическая реальность неизбежно противопоставляется тому, что Фрейд называл "действительной реальностью". В этом контексте бессознательное следует воспринимать не как нечто враждебное, а как нечто, потенциально творческое и полезное. На том же настаивает в современной психоаналитической науке и Winnicott. Сновидения, например, по мнению Юнга, пора перестать рассматривать, как нечто, требующее расшифровки. Сновидения лишь воспроизводят состояние подсознания в психике человека, каковой она является на данный момент. Довольно часто происходит и совершенно противоположное в сознании человека: например, излишне самоуверенный (излишне агрессивный) мужчина, мечтающий о маленькой девочке или мечтающий быть маленькой девочкой.

В противоположность фрейдовской концепции исполнения желаний Юнг нашел собственное объяснение основной функции сна. Во-первых, Юнг утверждает, что "сон является спонтанным и автопортретным в символической форме, отображением реального состояния подсознания человека" (Cобр. соч.,8, параграф 505). Во-вторых, "каждый процесс, который заходит слишком далеко, немедленно и неизбежно потребует последующей корректировки... Теория корректировки - основной закон психического поведения... Когда мы приступаем к толкованию сновидения, всегда уместно задаться вопросом: "А как корректирует его наше сознание?" (Cобр. соч.,16, параграф 330).

Постфрейдовская теория сновидений имеет тенденцию отхода от исходной позиции Фрейда и приближения к теории Юнга. Rycroft (1979) соглашается с Юнгом, что сновидение - не обман, и поэтому заявляемый Фрейдом принцип деления содержания сна на скрытую и явную составляющие является бесполезным. Аналогичные позиции выражены, по Gill, в трудах таких непохожих друг на друга исследователей психоанализа как Masud Khan, Pontalis и Lacan (Gill, 1982).

В подоплеке расхождений в оценке сновидений лежит разный подход к символам (хотя здесь Юнг испытывает некоторое влияние со стороны Фрейда). Юнг полагает, что Фрейд оперировал в рамках относительно ограниченного словаря символов. Фрейдовские символы, по мнению Юнга, - являются вовсе не символами, а своего рода знаками. Потому что они ассоциируются только с известными понятиями, в то время как истинные символы ассоциируются с чем-то неизвестным и являются уникальным способом выражения чего-либо, возможно, сбора воедино доселе несовместимых факторов. Например, Христос, как символ, соединяет небесное с земным, человека с божественным началом, дозволенное с ограниченным в своей первоначальной сущности (fulfilled and the cut-off-in-his-prime). Моему пациенту приснился небоскреб. Это может быть связано с возникшими у него проблемами в его приобщении к "более высоким" ценностям и его духовности к конкретным достижениям внешнего мира. Фрейд, которого Юнг знал достаточно хорошо, просто ассоциировал бы небоскреб с символом пениса или чем-то вроде этого, - приходит к выводу Юнг.

Свойственный Юнгу специфический подход к понятию символов - роль, которую исполняют пары противоположностей. По мнению Юнга, "противоположности" - источник жизненной силы для психики, и взаимодействие между ними фактически и создает психическую энергию. Потому что, когда встречаются две противоположности, они могут сформировать новый комбинированный психологический продукт, некую третью альтернативу, которая способна вытеснить или выйти за пределы прежней ситуации. Такая модель психологического развития некоторым образом связана с формулой Гегеля "тезис-антитезис-синтез". При этом подчеркивается роль символического опыта и способность психики развиваться и изменяться посредством своей "трансцендентной функции" (Cобр. соч.,8). Трансцендентное - различия, заключенные в противоположностях (для моего пациента - духовное начало и мотив достижения), а также - жесткое разделение между сознательным и бессознательным. Хотя трансцендентная функция является проявлением работы над собственным "я" (см. Глоссарий), многое зависит от способности эго дискриминировать противоположности, затем допустить их взаимодействие, и, наконец, - сохранить любой новый продукт или позицию, которые могут возникнуть в процессе такого взаимодействия.

Четвертый момент несогласия касается равновесия внутренних (конституциональных) факторов и сферы, в которой происходит формирование личности. Такое равновесие каждым из ученых понимается по-своему. Позднее Юнгу пришлось уточнить свой интерес к врожденным факторам (см. ниже архетипы и Глоссарий), но нам было бы небезынтересно подумать о том, что могло бы случиться, продолжи Фрейд развивать свою теорию о возможности некоторых элементов бессознательного никогда не становиться элементами сознательного, - позиция, которая могла бы привести к концепции "архетипа". Вместо этого и до, и после того, как Фрейд в 1923 г. пересмотрел основные положения своей теории, он всегда подчеркивал, что бессознательное является своего рода хранилищем подавляемого материала, который так или иначе когда-нибудь перейдет в категорию сознательного. Хотя частично такой материал был соотнесен с наследственным и врожденным, эту мысль не стали развивать, пока четырнадцать лет спустя не вышел труд Melanie Klein. Таким же образом ранние упоминания Фрейдом "первичных фантазий" в качестве "филогенетического дара" в его последующих высказываниях практически почти не нашли отражения.

Пятое - расхождение в понимании происхождения совести и нравственности. По Фрейду, супер-эго - психический фактор, корреспондирующий с совестью и нравственностью, который является интроекцией образа запрещающего родителя того же пола в эдиповом комплексе. Юнг скорее склонен считать нравственность врожденным фактором, своего рода нравственным каналом для либидо, обращенного к раннему периоду; такая позиция еще больше объединяет Юнга с Klein и ее теорией очень раннего генезиса супер-эго, а также - с утверждением Winnicott о врожденном характере нравственности. Опираясь на аналитическую психологию, Hillman отмечал различия между запретами, исходящими извне, и врожденными запретами, которые в целом не могут быть исследованы (в качестве примера Hillman приводит "запрет мастурбации"). Этологические данные поведения животных придают дополнительный вес аргументации врожденной нравственности, которая станет еще более обоснованной, когда мы рассмотрим ниже концепцию Юнга относительно собственного "я".

Шестое и последнее ключевое несогласие Юнга с Фрейдом касается узлового статуса эдипова комплекса. Подход Юнга к развитию личности выявляет ранние взаимосвязи младенца и матери. Заинтересованность Юнга доэдиповой динамикой и введение им различных терминов для описания ранних психологических состояний предвосхитили открытия теоретиков психоанализа в области взаимоотношений индивидов (хотя и на их долю досталось немало научных битв с консервативными коллегами). Например, концепцию Юнга о неразгаданности соучастия можно сравнить с проекционной идентификацией: часть личности обращена вовнутрь и рассматривается как вещь в себе. Термин заимствован из антропологии, но был применен Юнгом для изображения такой особой взаимосвязи между субъектом и объектом. Антропологическое применение термина относится к практике, когда племя проецирует групповую психологию своего сообщества на тотем или культовый объект. Таким же образом Юнг писал в 1921 г. в своем труде о формах тождественности, утверждая, что субъект и объект с точки зрения психологии составляют одно целое. Применительно к раннему развитию младенца такая концепция сходна формулировке "нормального аутизма", предложенной позднее американским исследователем психоанализа Малером. В целом, как отмечал Roazen, Юнг утверждал, что невроз является не только фактом фиксации "лет, предшествующих подъему психологии эго" (Roazen, 1976, стр. 272).

Юнг до Фрейда: 1896-1905

Если мы отойдем от темы разрыва между Юнгом и Фрейдом и рассмотрим собственные философские и психологические воззрения Юнга до его встречи с Фрейдом, это поможет нам быстрее проанализировать научные споры между сторонниками аналитической психологии и приверженцами психоанализа. Недавняя публикация (1983) статей Юнга, вынесенная на обсуждение студенческого дискуссионного клуба Университета Basle (the Zolingia Club), дала повод к переоценке влияния Фрейда на научные изыскания Юнга. В то время, когда Юнг писал эти статьи, он даже не слышал о Фрейде. До изучения этих материалов было принято считать, что корни аналитической психологии лежат исключительно в сфере психоанализа. Однако оказалось, что многие из более поздних положений Юнга нашли свое отражение в этих ранних материалах, и мы может получить из них предельно четкую картину концептуальной основы трудов Юнга, при этом не забывая о том, что на момент выхода в свет его первых публикаций ученому исполнился всего двадцать один год.

В 1897 г. Юнг прочитал статью "Некоторые соображения по поводу психологии" ("Some Thougths on Psychology"). После чего, снабдив свою статью цитатами из Канта и Шопенгауэра, он рассмотрел теорию существования "духовности" за пределами телесной оболочки и "в ином мире". Эти идеи во многом совпадали с появившейся позднее теории автономного психического комплекса (см. Глоссарий). Такая теория приводит к предположению о существовании следующего принципа: "душа" - это нечто, куда большее, чем наше сознание. Позднее в процессе развития воззрений Юнга эти семена произвели на свет теорию психической энергии и концепцию собственного "я" (см. Глоссарий). В целом, как писала фон Франц в своем предисловии к Zofingia Lectures, "здесь Юнг впервые косвенно обозначил идею психики бессознательного". Более того, утверждалось, что "бессознательное" целесообразно в своих проявлениях и находится вне пространственно-временной логики. Затем Юнг для подтверждения фактора, который позднее назовет "психической реальностью", ввел понятия спиритуалистического и телепатического пространства. В конце статьи содержался призыв к соблюдению нравственности в науке (с осуждением вивисекции) и приобщении к религии, которая позволит постичь ее иррациональные аспекты. Эти оба принципа стали решающими для взрослого Юнга.

Психика

Отход от последовательного изложения расхождений в воззрениях между Фрейдом и Юнгом может оказаться полезным для краткого анализа взглядов Юнга на структуру и динамику психики. Судя по его ключевому определению психики как "общности всех психических процессов, сознательных и бессознательных" (Cобр. соч.,6, параграф 797), Юнг намеревался тем самым обозначить сферу интересов в аналитической психологии. Это некоторым образом отличается от философии, биологии, теологии и психологии, ограничивающихся исследованием либо инстинктов, либо поведения. Некоторым образом тавтологичное, это определение акцентируется на особой проблеме с целью ее дальнейшего психологического исследования: частичное совпадение субъективных и объективных интересов. Юнг упоминает фактор "корректировки в зависимости от индивидуальных характеристик" (personal equation) как фактор влияния, который оказывают индивидуальность и личность наблюдателя (аналитика) на результаты его наблюдений.

Концепцию психики можно рассматривать и как требующую особого взгляда на явления, характеризуемые глубиной и интенсивностью внимания и, отсюда, - как различие между простым событием и накопленным опытом. Здесь слово "душа" становится вполне уместным и находится во взаимосвязи с таким глубоким вниканием в суть вещей, которым обычно пользуется Юнг в отличие от консервативных христиан. И, наконец, истинно психологическая позиция содержит намеки на некоторые образцы и оценки не обязательно для расширения границ предопределенности, хотя они являются вполне распознаваемыми конкретным индивидом.

Это приводит нас к размышлениям о строении психики. Тенденция хоть как-то упорядочить свои мысли в контексте противоположностей, о которой уже упоминалось выше, привела Юнга к составлению схемы психики, которая может показаться современному человеку чем-то вроде забавы. Однако систематизация компонентов психики позволяет нам увидеть, как эволюция в одной точке вызывает колебания во всей структуре. Если мы соединим такую систему и кибернетический аспект воззрений Юнга с их структуралистской моделью, мы сможем увидеть, что Юнг скорее находится на главной магистрали двадцатого столетия, чем до сих пор было принято считать. Термины на Рисунке 1 следует читать с помощью Глоссария, их не следует воспринимать буквально. Обращение к схеме и приведенной в схеме терминологии может оказаться для читателя весьма полезным и в дальнейшем.

По Юнгу, психика есть некая сущность, созданная для движения, роста, изменения и трансформации. Он характеризует эти свойства человеческой психики по их отличительным признакам. Способность к эволюции в направлении самореализации по этой причине встроена во все психические процессы. Такая точка зрения обременена собственными проблемами: можно ли наблюдать человека, как эволюционирующего вне некоего исходного неосознанного состояния единства, при этом реализуя все больше и больше своих потенциальных возможностей? Либо - как движущегося с большей или меньшей степенью закономерности к цели, обозначенной для него как "стать личностью, которая уготована для него"? Или - развивающегося анархически от кризиса к кризису и сопротивляющегося ощущению всего того, что с ним происходит? Сказать, что все три вероятности взаимосвязаны, было бы слишком просто. Но у каждого есть свой собственный психологический настрой и особенность, а решающую роль в понимании клинического материала играет возлагаемая на каждого психологическая нагрузка.

Психика, как и большинство природных систем, борется за сохранение внутри себя устойчивого равновесия. Она будет продолжать за это бороться даже в условиях краха попыток преодолеть нежелательные симптомы, пугающие сновидения или предположительно неразрешимые жизненные проблемы. Если личность развивается односторонне, психика содержит внутри себя нечто, необходимое для коррекции такого хода развития. Избыточный оптимизм или слепая вера здесь должны быть исключены; поддержка равновесия требует работы, она болезненна или часто ставит индивида перед трудным выбором, который ему предстоит сделать.

Размышления Юнга о природе психики привели его к восприятию психики как некоей космической силы. Психология занимает свое пространство, как самостоятельная сфера, которая дополняет биологические и духовные аспекты существования. Что еще важнее - это взаимосвязи между этими аспектами, которые так или иначе отображаются и в функционировании психики. Идеи Юнга о взаимосвязях психики и физического тела не рассматривают психику, как опирающуюся на тело, исходящую из тела, аналогичную телу или соотносимую с телом, а как настоящего партнера физического тела. Существование подобных взаимосвязей предполагается и в неорганическом мире (теория синхронности; Собр. соч.,8).

Взгляд Юнга на анализ и психотерапию

Взгляд Юнга на психоанализ отображен во многих его научных трудах. Юнг считает анализ интерактивным процессом. Аналитик и пациент равным образом находятся "внутри" процесса. Личность аналитика и его профессиональный уровень так же важны, как теория или технология лечения. Более того: оба участника процедуры могут испытать на себе влияние или даже преобразиться под действием того, что происходит между ними:

Встреча двух личностей сродни процессу смешивания двух различных химических веществ: если они могут взаимодействовать, оба вещества трансформируются. В любой эффективной психологической терапии [аналитик] обязан оказывать воздействие на пациента; но такое воздействие может иметь место только в случае, если пациент окажет обратное воздействие на [аналитика]. Вы можете не подвергаться воздействию, если вы вообще не поддаетесь влияниям. А для [аналитика] окажется тщетной попытка защитить себя от такого воздействия с помощью завесы в виде отеческого или профессионального авторитета. Поступая так, он только лишит себя весьма важного источника информации. (Cобр. соч.,16, параграф 163).

Этот пассаж написан в 1929 году. Юнга поэтому можно счесть пионером в использовании аналитиком встречных взаимовоздействий и понимания их как формы подсознательной коммуникативной связи с пациентом. Это продемонстрировано на Рисунке 2. Рисунок основан на схеме Юнга (Cобр. соч.,16, параграф 221).

Линии со стрелками обозначают двусторонние связи: "1" обозначает общение аналитика и пациента на уровне сознания, уровень их взаимопонимания и, в конечном счете, своего рода терапевтическое сотрудничество; "2" - связь аналитика со своим собственным подсознанием, достигнутое путем тренировок, и, следует добавить, содержащее нечто, что делает его "раненным целителем" ("wounded healer"); "3" - показывает обращение пациента к своему подсознанию, его сопротивляемость, конфликты, компульсивность, навязчивые идеи, потребности, затемнения и т.д.; "4" - попытку аналитика проникнуть в подсознание пациента и влияние пациента на собственное "я" аналитика - тем, что он узнает от пациента; "5" - использование аналитиком чувства сопереживания и интуиции для углубления своей связи с пациентом, а также - то, что аналитик неосознанно получает или теряет от контакта с пациентом; "6" - связь между двумя системами подсознания.

Есть еще две дополнительные взаимосвязи, о которых не следует забывать, хотя они могли бы дополнить эту схему (как бы они ни осложняли анализ, проводимый в реальности): обращение аналитика к очевидному внешнему миру пациента (семья, друзья, работа).

Каким образом взаимоотношения между двумя людьми ведут к внутренним изменениям в одном из них или в обоих сразу? Как эти внутренние изменения влияют на взаимоотношения? Чтобы ответить на эти вопросы, Юнг воспользовался алхимией - конечно же, это следует понимать в метафорическом смысле - как для психологического развития, так и для обстоятельств процесса психоанализа. Многие из терминов алхимии проливают свет на аналитические явления. Например, vas (алхимическая посуда) может быть сравнима с содержанием аналитических взаимоотношений. (Здесь существует множество технических ссылок, и читатель может обратиться к Lambert, 1981, стр. 243-246, и Samuels, 1985, стр. 178-182).

Немаловажно отметить, опять-таки в контексте алхимической метафоры, что тело человека может рассматриваться как символ психологического явления. Без наличия тела другого человека, или различающихся тел двух полов психика лишится объекта, на который могла бы проецировать свое содержание.

Алхимики довлели к работе в реальной или придуманной связи с soror mystica, т.е. мистической сестрой (mystical sister). Такая нагрузка на другого, независимо от того, имеет ли этот другой телесную оболочку или является плодом воображения, предполагает параллель с одним из центральных столпов современного психоанализа: опыт одного индивида во взаимосвязи с другим индивидом. Lacan отмечал это в отношениях матери и ребенка и соотносил с "зеркальной фазой развития" (mirror phase of development) (1967). Не всегда признают, что аналитический психолог Neumann стоял на том же пути, когда утверждал (1959), что мать заключает в себе собственное "я" своего ребенка. Здесь всегда таится нечто другое, даже - Другое, подчеркивающее существенное различие. Само по себе это может быть фактом подсознания: аналитик, пациент, soror, чистый лист бумаги перед писателем, аудитория для лектора... Бог с ней, с мистикой. Алхимики предвосхитили Lacan, который писал о Другом в своем анализе как о некотором "местоположении, в котором установлен порядок: я говорю с тем, кто слушает" (Lemaire, 1977, стр. 157). В известном смысле аналитический диалог сам по себе является чем-то Другим в точке, где совмещаются внутренние миры пациента и аналитика. Можно вообще отнести Другое ко всей системе анализа, вообразить Другое своего рода гарантом добросовестности, или, выражаясь словами Lemaire: "свидетелем третьей стороны".

Пост-юнговская аналитическая психология

Надо сказать, что не все аналитики Юнга думают одинаково. Хотя и не существует официально организованных школ, внутри аналитической психологии наблюдаются обширные группировки, образовавшиеся в процессе дискуссий о месте основных концепций Юнга в науке и допустимых рамках их пересмотра и дополнения. Например, существуют значительные вариации в оценках степени важности "исторического" материала, т.е. биографических данных, полученных от пациента, а также в методике использования такого материала в аналитических взаимоотношениях. Хотя никто из авторов не претендует на то, чтобы признать случайность определяющим принципом, некоторых из них больше заботят именно биографические данные, нежели какая-либо иная информация. Аналитики, которые предпочитают не ставить во главу угла факты биографии личности, придерживаются концепции, которую можно было бы назвать "макроисторической перспективой"; в данном примере основной фон формируется историей человеческой культуры и ее развитием. Прочие теоретические отклонения заслуживают отдельного разговора (см. также Samuels, 1985).

Пол, сексуальность и психика

На этом перекрестке мы возвратимся к вопросам, которыми задавались прежде: Зачем мы сейчас рассматриваем фигуру отца? Что вообще происходит? Мысль об отце порождает вопрос о характере сексуальности и идентичности полов - эта тематика вызвала глубокий сдвиг в коллективном сознании. Эмфаза Фрейда опиралась на вездесущность сексуальности; Юнг - на ее символическое значение. А в последней четверти столетия наука в большей степени сконцентрировалась на поведении, чем на биологических или символических аспектах. Такая сосредоточенность на том, что люди делают (а не на том, кем они предположительно были в прошлом), подтверждает практикуемое в настоящее время разграничение между сексом и принадлежностью к тому или иному полу: первое соотносится с анатомией, репродуктивной функцией и биологическим субстратом поведения человека (который непременно наличествует); второе, с другой стороны, характеризует поведенческую роль, положение и ожидания. Различие проявляется в наших разговорах о мужчине и женщине, либо - о мужественности и женственности. В этом и заключается суть различий, потому что понятия мужественности и женственности имеют весьма нестабильные психологические характеристики и их можно рассматривать намного шире, чем просто тип поведения. Они соотносятся с внутренней психологической структурой и даже - с внутренним равновесием (см. ниже).

Такое соотношение между понятием сексуальности и половой принадлежности является достаточно увлекательной темой для рассмотрения. Это - своего рода загадка, которая постоянно вовлекает людей в дискуссии о том, что можно считать "настоящей" женственностью, а что - представляет собой "на самом деле" мужественность, при этом имея в виду, что от женщины или от мужчины можно ожидать демонстрации присущих их полу качеств. Такие утверждения - упрощенный взгляд на суть проблемы, поскольку они предполагают прямую тождественность между анатомией и психологией. Например, мужчина обязан быть носителем агрессивного, "проникающего" начала, потому что он обладает пенисом (и должен вести себя соответственно), в то время как женщине следует быть скорее восприимчивой к потребностям других, в силу ее сложения, функций матки и молочных желез. Аргументом против такого постулата может послужить тот факт, что культура, а не анатомия играет решающее значение в детерминации половых ролей и в исходящих отсюда наших ожиданиях; влияние биологии является косвенным фактором и с трудом поддается идентификации (Sayers, 1982).

Но из всего вышесказанного было бы ошибкой заключить, что женщины идентичны мужчинам. Безусловно, в нашей культуре, а возможно, и во всех культурах, есть различия между полами в сфере ожиданий, ролевых проявлениях и в поведении. Действительно, все, что нам сегодня стало очевидным относительно мужчин и женщин, - это различие между ними, на которых практически и строится вся культура. Но настолько ли на самом деле различаются мужчины и женщины, как это декларирует нам наша культура?

Существует точка зрения, что мужчины и женщины дополняют друг друга, что это явление носит как психологический, так и биологический (функция воспроизводства) характер. Иными словами, существуют существенные, неизменные и, более того, отличные друг от друга психологические характеристики, присущие только мужчинам и только женщинам, соответственно. Такая точка зрения, достаточно обоснованная и однозначно удобная, ставит, тем не менее, перед нами целый ряд проблем. Бесспорно, когда речь идет о репродуктивной функции, мужчины и женщины взаимозависимы. Но, как уже говорилось выше, крайне сложно аналогичным образом определить их психологическую сопряженность. Все, что мы можем сказать по этому поводу: сопряженность такого рода может оказаться необходимой для достижения удовлетворения и взаимного обогащения во взаимоотношениях мужчины и женщины. Если это присутствует, тогда сексуальные различия и сексуальную активность можно будет воспринимать как стимулирующий фактор, обеспечивающий подобную сопряженность. Нам следует разграничить понятия "внутренней" сопряженности (ограниченной, прежде всего, репродуктивной функцией) и "выработанной" или "вторичной" сопряженности как некую точку соприкосновения в любых взаимоотношениях, но более всего - в сексуальных отношениях. Общеизвестно, как важно и полезно обсуждать с любимым человеком волнующие обоих темы. Если говорить о гетеросексуальности, осознание себя мужчиной или женщиной все еще должно иметь первостепенное значение. Без такого осознания искра, подаваемая для возбуждения сопряженности внутренним механизмом сексуального партнера, не достигнет желаемого результата. Но то, что проистекает из самих понятий "мужчина" и "женщина", или подразумевается под этими понятиями, ограничивается лишь неизменяемыми биологическими факторами, а не гендерными ролевыми ожиданиями. Если бы мужчина и женщина ничем не отличались друг от друга, сфера их психологической сопряженности могла бы быть практически неограниченной.

В качестве одного из распространенных возражений подобной точке зрения приводят в пример "материнский инстинкт", который убедительно демонстрирует различие в психологическом функционировании между мужчинами и женщинами. Утверждается, что непосредственный опыт беременности и деторождения дает женщине особую форму взаимосвязи с собственными детьми, чего лишен отец ребенка. Позволим себе подтвердить истинный характер такого утверждения. Из этого вовсе не следует, что такие материнские проявления будут распространяться на других младенцев, мужей, взрослых детей, друзей, на общество и многие его проблемы. Материнские чувства отражают особую форму отношений с конкретным ребенком и не являются некоей формой женского мироощущения (Weltanschauung). В нашей культуре и образе мышления мы склонны ставить знак равенства между понятиями "женщина" и "мать", хотя в реальности это не всегда бывает абсолютным тождеством.

В данной антологии почти все авторы рассуждают о "женственном" и "мужественном", имея при этом в виду определенные качества, обычно представляемые или допускаемые в виде смеси культурных ожиданий с исходными (т.е. внутренне присущими) факторами. Иногда возникала концептуальная путаница, которой фактически способствовал и Юнг, между описанием внутренних форм функционирования, с одной стороны, и реальными личностями - с другой. Ссылки на мужественную или женственную психологию следует понимать в целом применительно к балансу этих качеств внутри любой личности, а не применительно к индивидам конкретного пола. Иногда даже приводились качества, которыми автор по своему усмотрению и в категоричной форме наделял мужчин или женщин. Мысль о том, что мужественность и женственность могут прекрасно соединяться внутри отдельно взятой личности с соответствующими пояснениями, как это может происходить, будем надеяться, войдет в гармонию с современным образом мышления во многих областях науки (хотя проблематичный характер толкования понятий "мужественный" и "женственный" сохранится). Это ведет к концепции Юнга об анима и анимус, а затем - к Эросу и Логосу.

Традиционно анима и анимус считаются "контрасексуальными" компонентами мужчин и женщин, соответственно. Обычно проводится сопоставление с биологией; каждый из нас является носителем генов противоположного пола. Контрасексуальность проще понять символически, человек может не ощущать, или почти не ощущать в себе генов контрасексуальности, тем не менее, их наличие является научным фактом. Юнг первым разработал свою теорию анима-анимус, когда переживал глубокий стресс после своего разрыва с Фрейдом и "сошел" внутрь собственного подсознания. Там он встретил услужливых женщин, гидов в чужих краях, которые он посещал, и критиков его научных трудов. Позднее Юнг расширил свою теорию, аналогичным образом распространив ее на женщин. При переводе этих слов (анима и анимус) возникли некоторые затруднения: оба термина имеют значение "душа", но анима больше склонялась к понятию "дыхание жизни", а анимус - к понятию "разумность".

Зачем связывать психологические характеристики со строением тела? Ответ можно найти в элементарном символизме. Мужчина совершенно естественным образом представляет себе "другого" в символической форме женщины, имеющей другую анатомию. Женщина же символически представит себе то, что для нее самой таинственно и чуждо, в виде тела, отличного строением от ее собственного тела. Так что контрасексуальность фактически является чем-то вроде контрапсихологии, а сексуальность - ее метафорой. Отсюда следует, что путем взаимодействия этих внутренних факторов индивид способен расширить свой психологический репертуар. (Далее приводится пример символизации такого рода, касающейся "тени" - см. Глоссарий. Здесь мы видим персонификации, обращенные к неакцептивным аспектам личности). Что касается фактора половой принадлежности, то ограничения (как реальные, так и фантазийные), завязывание психологического поведения на анатомию - могут быть преодолены. Подчеркивая это, концепция Юнга предложила модель, в которой индивидуальные ценности и отношения способны меняться даже в рамках тиранической системы. Надо сказать, что такая теория вовсе не предполагала обеспечить женщине доступ в "мужской" мир. Скорее ей указывался способ доступа ко всем психологическим возможностям.

Таким же образом концепция Юнга "Эрос и Логос" распространяла ощущение всеобщей потенциальности. Эрос и Логос - исходные начала психологического функционирования, они оба встроены в каждого из нас. Предполагается, что они участвуют в различных формах функционирования двух полушарий головного мозга (Rossi, 1977). Эрос говорит о коммуникативности, связанности, гармонии, целостной перспективе и назван именем возлюбленного Психеи, сына Афродиты. Логос отвечает за рациональность, логику, интеллект и аналитическую перспективу и означает "слово". Ясно, что для жизни человека необходимы оба этих великих начала, и все люди, мужчины и женщины, ежедневно демонстрируют обращение и к Эросу, и к Логосу. Но временами Юнг воздерживался от такого утверждения. Тогда Эрос соотносили с "женским" началом, а Логос - с "мужским". Сама по себе такая идея не представляла никакой проблемы (хотя и вводила в заблуждение), потому что, как нам известно, женщина может совершенно свободно повести себя "по-мужски". Но стоит лишь настаивать на том, что мужчины характеризуются исключительно Логосом, а женщины - исключительно Эросом, как несостоятельность аналитической психологии становится очевидной. Тем не менее, когда Юнг написал, что "это функция Эроса - объединить то, что разделил Логос" (Cобр. соч.,10, параграф 275), и в доказательство привел прочие многочисленные и подобным образом сбалансированные утверждения, - его идеям потребовалось новое применение, о котором я и рассказываю здесь.

Нам необходим какой-то более нейтральный язык, наделенный большей гибкостью. Возможно, окажется достаточно применения формы Bion "форма/содержание". Но лучше всего было бы упорядочить эту область науки и не допускать излишнего употребления гендерной терминологии, кроме тех случаев, когда это действительно необходимо.

Такие замечания, являющиеся, по сути, предположением, как можно читать Юнга (то есть методом деконструкции Юнга), должны послужить своего рода противоядием к образу Юнга и ассоциируемых с ним аналитических психологов, как предвзятых и пристрастных. Юнг был человеком своей эпохи, но у него было свое видение индивидуации (см. Глоссарий), выходящей за рамки традиционных ограничений на гендерные потенциальности.

Этот обзор имеет значение для нашего обсуждения отца. Что значит для него это понятие сопряженности мужского и женского начал? Существует ли в отцовстве какой-либо "женственный" аспект, который можно было бы подчеркнуть? У нас образ отца, поведение нашего отца, наше функционирование в качестве отца - все это можно найти во внутренней (архетипной) сфере, в облике личности, или в комбинации того и другого. Здесь мы имеем внутренний и внешний аспекты - реальный отец, которого мы знаем во внешнем мире, и присутствие образа отца внутри нас (и комбинацию первого и второго). И сейчас мы сосредоточим наше внимание на первой паре (облик личности и архетип отца).

Архетип отца

Упоминание архетипа отца вступает в противоречие с образом, ограниченным личным опытом. Сама эта идея заключается в том, что в основе нашего собственного отца, которого мы знаем и с которым мы общаемся, лежит внутренняя психологическая структура, которая оказывает влияние на способ нашего общения с ним. Эта структура функционирует как некая программа или ожидание определенных свойств и черт в данном пространстве; это - своего рода предрасположение, которое ведет нас к практической жизни по определенному образцу, психологический эквивалент инстинкту. Какими выдающимися ни были бы проявления отцовства, независимо от того, какими качествами ни была бы наделена эта мужская личность, - следует понимать, что эти качества не являются случайными или результатом случайного совпадения обстоятельств. Восприятие нашего собственного отца - лишь конечный продукт, опирающийся на структуру архетипа. Обе половины этой формулы необходимы друг другу: нет архетипа, нет модели или взаимосвязности внутри "отца", - нет персонального воплощения архетипа, нет живого человека. Когда мы строим наши отношения с отцом, мы также включаем наши ожидания, направленные на него. Сильный он или слабый, подавляющий или заботливый, - зависит от того, соответствует он или не соответствует нашим ожиданиям. Мужчина не обязательно может быть предрасположенным и под влиянием культуры готовым к исполнению отцовских функций, но какие-то обстоятельства могут сложиться таким образом, что культурная предрасположенность к отцовству сама по себе возникнет из частей архетипа (статьи Shorter и Greenfield в этой книге).

Аналитические психологи обычно стараются разделить понятие структуры архетипа (или модели) с образом архетипа отца. Это происходит потому, что хотя эта структура может быть либо внутренней, либо наследственной, сам образ формируется под влиянием индивидуальности и культурного опыта. Теоретическая позиция находит другое применение: подчеркивается, что чьи-то представления об образе отца - не что иное, как комбинация только обозначенных ожиданий, детерминированных архетипом и культурой, с персональным, историческим опытом индивидуальных черт и качеств конкретного человека. Своеобразие образа "отца" в нашем восприятии зависит от наличия взаимосвязаности нашего отца с собственным архетипом.

Фактический отец по этой причине может характеризоваться как архетипный в той или иной степени; проблема заключается в демонстрации, каким образом личность отца обретает меру управляемости с учетом человеческих возможностей. Потому что чем "архетипнее" образ отца и чем экстремальнее и примитивнее он становится, тем труднее будет индивиду установить человеческие взаимосвязи со своим собственным отцом. Эту мысль мы можем сформулировать следующим образом: степень человечности в образе персонального отца и простота, с которой этот образ может общаться с ребенком, зависят от успехов отца в деле гуманизации архетипного образа. Если вернуться к двум изложенным выше шкалам (сильный-слабый, подавляющий-заботливый), то задача персонального отца в его взаимоотношениях с собственными детьми - избежать риска зависнуть на одном конце этой шкалы при полной утрате всех прочих позиций. Крайние позиции заставят ребенка иметь дело с образом отца, излишне преувеличенным и слишком односторонним для того, чтобы сделать возможными удовлетворяющие ребенка взаимоотношения с фактическим отцом.

Как когда-то в психопатологии, эта проблема становится одновременно одной из проблем, когда плохо слишком много и плохо слишком мало. Когда сильного отца "слишком много", в ребенке подавляется индивидуальное духовное начало. Когда в отце слишком мало силы (слишком много слабости), ребенок чувствует себя незащищенным и утрачивает стимулы к активным проявлениям. Сверхзаботливый отец - плохой помощник для вступающего в жизнь ребенка. Но и грубый, жесткий, придирчивый, подавляющий волю отец окажет разрушительное влияние на психосексуальное и социальное функционирование своего отпрыска. При исходной избыточности или серьезной нехватке простых эмоциональных проявлений в личности отца индивиду ничего не остается, кроме как обращаться к архетипу образа отца.

Внутренний отец

До сих пор мы обсуждали смешение личностных и архетипных факторов в нашем представлении о своем фактическом отце, то есть отце, находящемся вне нас, с которым мы общаемся. Он находится "вовне", даже когда окрашен проекциями изнутри. Но что есть внутреннее содержание образа отца - символ определенных эмоциональных качеств или психологических функций? Здесь мы тоже видим комбинацию интроецированных персональных характеристик реального отца со структурным (т.е. архетипным) отцом в подсознании. Но следует критично признать, что теперь он стал частью собственной психики индивида. Вот четыре основных сферы, в которых внутренний отец играет важную роль: (1) вопрос личной и социальной власти; (2) эволюция идей и ценностей; (3) развитие сексуальности и психосексуальной идентичности; и (4) социальная и культурная роль. Предлагаю рассмотреть вкратце эти четыре сферы функционирования внутреннего отца, а затем изучить ряд специфических эмоциональных взаимоотношений, в которые отец вовлечен полностью: отношения отца и матери, отношения отца и дочери, отношения отца и сына и так далее.

Поскольку наша культура дает мужчинам больше возможностей осуществлять властные функции, больше мобильности и энергии, чем женщинам, внутренний отец символизирует взаимосвязь индивида с властью, а также - способность быть авторитарным. Такие качества как решительность, смелость и физическая сила могут в таком символическом подходе рассматриваться, как составные образа внутреннего отца в глазах мальчика или девочки. В более негативной форме эти черты проявляются как нравственная жесткость, авторитаризм и навязчивые мысли или действия. В течение жизни в условиях развития личности центр власти способен к смещению. На первых порах интроекции родительских запретов и интернационализация родительских порицаний формирует основу для самооценки и для отношений с другими людьми. Затем возникает модель внутреннего голоса со своими собственными особыми средствами управления, - нечто, похожее на формирование гравитации, - ощущение прочности своего положения и способности к самостоятельным суждениям. Движение от доминанты супер-эго к такой независимости зависит от наилучшей организации пространства общения индивида с его (или - ее) внутренним властителем/отцом. Когда слишком мало такого пространства и излишне жесткие границы, а также ощущение власти, укоренившейся в собственном "я", эволюция будет лишена побуждающих стимулов. Когда слишком много такого пространства, слабость границ и ощущение, что существующую власть можно будет слишком легко преодолеть, порождает ложные, а, возможно, и догматические представления, или, наоборот, постоянную потребность в поддержке других (см. статью Dieckmann в данной книге).

Вторым символическим аспектом была взаимосвязь внутреннего отца с развитием идеалов и ценностей. Юнг заинтересовался сущностью отца как представителя духовного мира в противоположность земному, заключенному в символическом образе матери. При этом он не утверждает, что "отцы духовны, а матери приземлены". Приведенный ниже отрывок проясняет, что именно он говорил об архетипах матери и отца:

Архетип матери ближе всего к ребенку. Но с развитием сознания отец также входит в поле его зрения и являет собой архетип, который по своим характеристикам во многом противопоставлен архетипу матери. Как архетип матери корреспондируется с китайским символом инь, так архетип отца соответствует символу ян. В нашем отношении к понятию "мужчина" мы ассоциируем его с законом и государством, здравомыслием и духовностью и с динамизмом характера. Понятие "отечество" предполагает границы, определенную локализацию в пространстве, а вот землю мы именуем "мать-земля", полагая ее спокойной и плодотворной. Отец... представляет собой власть, и поэтому - закон и государство. Он является... созидающим началом, духом, творческой энергией, атманом (Cобр. соч.,10, параграф 65).

Некоторую поддержку идее Юнга о соотнесении образа внутреннего отца с "духом" можно найти в труде Kohut по психоанализу. Версия Kohut о раннем развитии заключается в том, что личность эволюционирует под влиянием двух стимуляторов (Kohut, 1971, 1977). Первый связан с реальными достижениями: сначала мы видим такие вехи в развитии младенца как прогулки, речь, приучение к туалету. Второй оперирует ценностями и отношением к собственным достижениям. Первый стимулятор исходит из "зеркального отображения" матерью того, что ребенку все под силу. Она позволяет расцвести его иллюзии об своих выдающихся качествах и всесильности, а затем постепенно эту иллюзию сводит на нет, что ведет к осознанию его незрелости и незащищенности. Только тогда реальные достижения могут иметь место. Второй стимулирующий фактор (ценности) исходит от отца, который в процессе нормального развития идеализируется подрастающим ребенком (слова "восхищаться отцом", пожалуй, точнее передали бы отношение ребенка к родителю), независимо от того, мальчик это или девочка. Потом действия отца становятся объектом эмуляции. Любопытно, что Kohut сосредоточивает свое внимание не столько на достижениях отца, сколько на аспектах его личности, а также на том, каким ребенок воспринимает своего отца. Под влиянием соединения внутри себя этих двух стимулирующих факторов постепенно происходит осознание собственной личности и формируется собственное "я".

Роль отца в развитии сексуальности варьируется в зависимости от пола ребенка (это - наш третий аспект разговора). В общих чертах, а также исходя из перспективы развития, на ребенка воздействуют как отношение отца к эротической жизни, так и его поведение в этой сфере. Здесь необходимо рассматривать взаимоотношения отца с женой, а также его отношение к детям. В нашей культуре мальчик в отце обычно видит ролевую модель, девочка - объект любви (см. ниже главу, посвященную отцу и матери, где эта тема рассматривается более полно). Поскольку мы затрагиваем аспект психосексуальности, взаимоотношения с отцом и восприятие собственных родителей становится центральным фактором. Фрейдом отмечен факт негативного восприятия сыном своего отца. Таким же образом отец в трудах многих психоаналитиков противостоит сексуальным желаниям сына. Примеры такого негативного восприятия (противоположного восприятию дочерью гиперсексуальности своего отца) более полно рассматриваются ниже в главах, посвященных отцу и дочери, и отцу и сыну.

Наш четвертый и последний аспект темы о влиянии личности отца на своих детей рассматривается через призму восприятия ими культурной и социальной роли. Но здесь, даже рассуждая об образе внутреннего отца, нам придется принимать во внимание огромные различия между мальчиками и девочками. Это может помочь проанализировать различия в процессе развития детей мужского и женского пола, - различия, которые действительно существуют.

Мальчику не приходится переключать объекты свой любви с двух на три персоны: для него кормящая мать и эдипова мать являются одной и той же личностью. В западной культуре девочке приходится осуществлять такое переключение. В отличие от девочки для мальчика существуют различные проблемы в развитии своей половой идентичности. Взаимоотношения мальчика с матерью делают идентификацию женственности фактом индивидуальной возможности, чем-то таким, что необходимо преодолеть. Девочке не приходится ничего преодолевать в своих взаимоотношениях с матерью. Это правда, что ей приходится делать различие между женщиной и матерью, как и осознавать другие вероятности (сексуальная женщина, деловая женщина и т.д.), и такие альтернативы ей не всегда удается легко дискриминировать. Тем не менее, утверждение о том, что мальчик сталкивается с трудностями иного рода в процессе отделения от своей матери, нам представляется вполне обоснованным.

Хотя может быть правдой, как предполагают Eichenbaum и Orbach, что женщина узнает о своем месте в мире от собственной матери, меньше внимания обращалось на то, что происходит внутри взаимоотношений дочери с отцом, на отношение отца к дочери, что он в ней стимулирует, а что - гасит. Работая над статьями для данной книги, я понял: то, что в них говорится об этих взаимоотношениях, имеет величайшее значение.

Отец и его взаимоотношения

ОТЕЦ И МАТЬ.

Я решил начать обсуждение именно с этой темы, так как она предоставит возможность рассмотреть хронологию появления образа отца в психологической жизни ребенка. Проблема в том, что демонстрация признания отца "отцом" может датироваться более поздним числом после эмоционального признания, что поведенчески никак не проявляется, и, следовательно, остается ненаблюдаемым моментом. Ребенок может впервые ощутить присутствие отца в форме прерывания взаимосвязи мать-ребенок. Отмечалось, что реальное признание может иметь место на четвертом или пятом месяце жизни ребенка (Abelin, 1975; Harris, 1975; Main и Weston, 1981). Если это так, тогда и отец играет свою роль в процессе "зеркального сопереживания", который обычно считался сферой деятельности матери. Такое "зеркальное сопереживание" имеет важное значение для опыта младенца и восприятия самого себя цельной личностью. Но вовсе не очевидно, что столь рано отображающий сопереживание отец является лишь частичным дополнением к основному процессу "зеркального сопереживания", осуществляемого матерью.

Раннее признание отца предполагает, что разграничение родителей на две сущности происходит одновременно с процессами прикрепления и отделения в отношении матери. Отцу приходится проявлять активность и внедряться между матерью и младенцем в качестве напоминания ребенку о мире, существующем вне его взаимоотношений с матерью. Таким образом, переход от функционирования двух личностей к трем личностям следует рассматривать как очень ранний феномен. Однако в опубликованной в этой книге моей статье я высказываю предположение, что образ взаимоотношений мать-ребенок в психике младенца и представление младенца о своих родителях (в совокупности и раздельно) так или иначе пересекаются и воздействуют друг на друга. Оба комплекса этих представлений создают фундамент для их последующих подвижек внутри психики. То, как ребенок воспринимает взаимоотношения своих родителей, оказывает влияние на его отношения как с матерью, так и с отцом и, кроме того, повлияют на его собственные сексуальные взаимоотношения в будущем. Существует и развитие формы отношения ребенка к его собственному внутреннему миру, где образы личностей символизируют части собственной личности младенца. Имеет немалое значение и уровень сексуального удовлетворения, реально испытываемого родителями, которое так или иначе проецируется на ребенка, а также на фантазии ребенка на эту тему.

В данном предисловии мне хотелось бы обозначить один аспект взаимоотношений отец-мать, более подробно рассмотренный Kay в своей статье. Это - соперничество между родителями, провоцируемое или просто поощряемое их ребенком (позднее мы рассмотрим тему соперничества между родителем и ребенком). Такое соперничество (когда оно соразмерно) - неизбежная темная сторона родительского счастья. Но случается, что родитель начинает ощущать беспокойство, что он может перестать казаться своему ребенку чем-то "особенным". Может произойти так, что образы отца и матери родителя начнут проецироваться на ребенка, который вдруг осознает о существовании силы, коренным образом отличающейся от его здоровых детских представлений о всесильности, после чего он начнет совершенно по-иному воспринимать брак своих родителей. Ревнивый родитель такого ребенка выражает неудовлетворенную потребность почувствовать себя "особенным", и корни этого явления надо искать в его (ее) детстве. В наше время и в нашей культуре отцы еще могут согласиться, что есть нечто, чего они неспособны дать собственным детям. Поскольку меняются нравы и традиции, список этих "нечто" становится короче и в большей степени биологически ориентированным, но с клинической точки зрения проблема остается. Иногда бывает крайне трудно определить: руководствуется ли отец любовью к ребенку или завистливым чувством соперничества, проистекающим из неразрешенных конфликтов его собственного детства (как и в примере, приведенном ниже Kay в своей статье).

ОТЕЦ И ДОЧЬ.

Благодаря взгляду аналитической психологии на такие взаимоотношения необходимо сделать краткий экскурс в идеи Юнга относительно инцеста. Как уже отмечалось прежде, Юнг в отличие от Фрейда никогда не воспринимал буквально импульс влечения, хотя и не отрицал наличия сексуальных чувств детей в отношении родителей, и наоборот. Он полагал инцестуальные фантазии сложной метафорой хода психологического взросления и развития. Когда ребенок испытывает инцестуальные чувства или фантазии, это можно воспринимать, как бессознательную попытку обогатить свою личность новым опытом посредством контакта с родителем. Сексуальный аспект инцестуального влечения свидетельствует о том, что возникший внутренний конфликт достаточно глубок и поддается интерпретации. Запрет инцеста предотвращает физическое проявление и, как мы сейчас поймем, имеет свою собственную психологическую целенаправленность.

Когда инцестуальное влечение охватывает взрослого человека, это можно рассматривать, как попытку, обратившись к своим корням, "перезарядить свои батареи", восстановить себя духовно и психологически. Безусловно, это - проявление регресса и оно должно расцениваться иначе, чем просто защита "эго". Для взрослого инцестуальная регрессия не обязательно направлена на конкретную личность или образ, хотя часто случается именно так. Сигнализировать о наличии инцестуальной регрессии может и определенное состояние человека: невозмутимость, сосредоточенность в себе, мечтательность, ностальгическое настроение - одновременно. Это - состояние особой креативной мечтательности, хорошо знакомое тем, кто изучал процессы художественного творчества. По причине временного отказа от проявлений взрослого эгоизма приходит нечто новое и освежающее вместе с тем, что лежит внутри самих основ бытия. Для ребенка (и для взрослого, особенно, если регрессия стимулирована конкретным образом или личностью) сексуальный элемент (осознанный или бессознательный) является символическим входом в такое состояние с соответствующей наградой. Если снять упаковку символики, то два тела, способные вступить в акт совокупления, представляют собой различные части психики, которые не интегрированы, или пока не интегрировались. Такую интеграцию символизирует сам половой акт, а ребенок, который может появиться в результате, будет символизировать новый урожай и регенерацию.

Иногда инцестуальная регрессия становится поиском различных форм собственной исключительности - ощущения собственной мощи и власти над другими (Samuels, 1980). Юнг подчеркивал важность выхода из такого состояния: либо в процессе дальнейшей работы над собой, либо - для взрослого - в форме возвращения к прежнему образу жизни.

Повторный возврат в это состояние имеет свои неприятные аспекты: соединение со своим опытным родителем лишит индивида потребности принимать решения и думать о себе. Так что возвращение в инцестуальную регрессию часто превращается в героическую борьбу с самим собой. К счастью, состояние соединения может показаться опасным, разрушительным и нескончаемым, и может возникнуть стимул покинуть это состояние путем борьбы с одним или обоими родителями, которые возжелают продлить инцестуальные отношения. (Кому интересна тема, представленная здесь в виде краткого изложения идей Юнга, рекомендуем прочесть Том 5 Собрания сочинений, озаглавленный: "Символы трансформации").

Эту концепцию Юнг разрабатывал с точки зрения мужчины, т.е. изучал отягощающие психику инцестуальные отношения сына с матерью. Нет оснований полагать, что такую модель не следует применять к взаимоотношениям дочери с ее отцом. Для девушки это - потребность укрепить связь со своим отцом, имеющим соответствующий эротический настрой. Для взрослой женщины это означает, что ее опыт исключительности мог проистекать из регрессии ранней связи с ее отцом. Но что если попытка реализовать сексуальный контакт потерпит неудачу? Тогда отец не сможет, как раньше, заниматься воспитанием своей дочери на следующей стадии ее развития, она слишком дистанцируется от него, т.к. их взаимоотношения оставят глубокий след на ее психике. Дело в том, что элемент эротики гарантирует значимость взаимоотношений, которых в дальнейшем уже невозможно будет избежать. Отец уже не сможет больше отличаться от своей дочери; он теперь просто мужчина, хотя и из другого поколения. Это дает ему потенциальную возможность стимулировать экспансию и углублять ее личность. Но ведь он - часть той же семьи, к которой принадлежит и его дочь; это сделает его "осторожным" во всем, что касается физического проявления этой необходимой сексуальности, а также заставит быть благоразумным в реализации собственных эмоций.

Многим отцам и дочерям не удается выйти на такой уровень отношений. То же можно сказать и о матерях с сыновьями, но мой клинический опыт свидетельствует, что это - больше чем проблема именно во взаимоотношениях отца с дочерью. Это объясняется тем, что мужчины склонны быть крайне осторожными в вопросе завязывания эротических отношений со своими дочерьми (даже в собственном воображении), в то время как матери испытывают более тесные и более ранние физические контакты со всеми своими детьми, поэтому менее ощущают в себе какие-либо инцестуальные влечения. Неспособность отца участвовать в процессе взаимного влечения и взаимный мучительный отказ от эротических контактов со своей дочерью лишает дочь психологической активности. Это может проявляться во многих формах: симулированная сексуальность, сверхзамкнутость в себе, безразличие ко всему и - если символический порыв будет жестоко подавлен, - реальный инцест. Следует помнить, что, как отмечала в своей статье Allenby, чрезмерно тесная инцестуальная связь порождает свои собственные проблемы. В обоих примерах: при отсутствии эроса или его переизбытке дочь теряет самое себя как сексуально здоровый взрослый человек с катастрофическими для нее последствиями.

Другой метод концептуализации полезности "достаточно хорошего" отца для своей дочери позволяет увидеть в отце провозвестника женственности, альтернативной образу женственности матери. До тех пор, пока это не случится (обычно случается на третьем или четвертом году жизни девочки), женственность приравнивается к женскому началу, соотносимому исключительно с матерью. Парадоксально, но способность женщины выходить за пределы своей "материнской" роли, которую определило для нее в качестве функциональной роли наше общество, частично зависит от того, удалось ли ее отцу освободить сознание своей дочери от столь категоричной ориентировки исключительно на функцию материнства. Некоторым читателям это может показаться странным, но восприятие девочкой самой себя в качестве эротической натуры является фактором освобождения девочки от психологических ограничений. Мне не хотелось бы преуменьшать прочие факторы, влияющие на взаимоотношения матери с дочерью (как, например, способность матери представить самое себя эротическим субъектом и степень ее успеха в том, чтобы утвердиться в обществе в иной, нежели просто материнской, функции), но эта книга об отце.

Чтобы не счесть эти экскурсы в символические аспекты инцеста какими-то иллюзиями Юнга, мы считаем необходимым упомянуть здесь предположение психоаналитика Searles о том, что осознание факта взаимного влечения между отцом и дочерью (либо - между матерью и сыном) с последующим раскаянием и отказом от развития таких отношений обеими сторонами, - по меньшей мере, является важным средством разрешения проблемы эдипова комплекса как формы отождествления самого себя с родителем того же пола. Толкование этого фактора за пределами фрейдовской теории, предложенное Юнгом, заключается в том, что качество жизнестойкости личности так или иначе завязано на инцестуальном аспекте (Searles, 1959).

Из вышесказанного возникают два момента, которые нуждаются в рассмотрении. Первый касается позитивной стороны регрессии. По Фрейду, регрессия почти всегда является патологическим феноменом, в то время как Юнг считает, что лечение могло бы оказаться эффективным даже на уровне предупреждения регрессии (Собр. соч., т.5, параграф 264). Современная наука психоанализа пересмотрела жесткую позицию Фрейда таким образом, что программной формулой (а, возможно, и целью) становится девиз "регрессия эго на службе эго" (Kris, 1952), или проводится разграничение между вредной и доброкачественной формами регрессии (Balint, 1968). Здесь, как и во многих прочих аспектах, версия Юнга оказалась чем-то более пророческой, чем версия Фрейда.

Второй момент касается инцестуального табу, установленного для специфических психологических оценок и функций. Было бы ошибкой воспринимать инцестуальное влечение проявлением какого-то животного, а, следовательно, - природного свойства, а инцестуальное табу - более поздним социальным запретом или запретом, возникающим в глубине супер-эго. Инцестуальное влечение и инцестуальное табу "естественны", как взаимосвязанные факторы. Подчиняться табу, но игнорировать при этом фактор влечения - означает форсированное обращение к сознанию на фоне неудовлетворенных желаний, а это будет иллюзорным, интеллектуальным, изнуряющим психику действом. Подчинение влечению, а не табу, - приведет нас к фокусировке на краткосрочном наслаждении и использованию родителем в своих интересах чувственности ребенка, либо, наоборот, - использованию ребенком ради своей выгоды более чем особых отношений с влиятельной личностью. Мы могли бы к этому добавить, что одна из функций инцестуального табу - заставить индивида поискать сексуального партнера за пределами собственной семьи. Поэтому индивиду придется смотреть на потенциального партнера, прежде всего, как на особенную личность. Момент выбора ограничен, выбор становится главным и выходит на первый план (это так, даже в системе браков по расчету). Инцестуальное табу поддерживает отношения "Я - Ты", поскольку обеспечивает подвижку от инстинктивного к духовному (см. ниже).

ОТЕЦ И СЫН.

Существует два совершенно различных, но вполне совмещаемых метода рассмотрения таких отношений: исходя из принципа конфликта поколений, либо - через призму общности поколений. Особенность гениальной теории Фрейда о комплексе Эдипа заключается в том, что в ней присутствуют оба таких подхода. К сожалению, в психоанализе акцент ставится почти исключительно на запрещающем, подавляющем волю отце, хотя до недавнего времени нам немного довелось слышать о каком-либо единении такого отца с собственным сыном; в таких условиях попытка выбраться из дебрей эдипова комплекса будет явно обречена на провал. Пока еще взаимодействие общности и конфликтности является решающим фактором для органичного культурного развития в любой форме. Конфликт и соперничество между отцом и сыном не всегда носят негативный характер, поскольку отображают изменения, усовершенствование, прогресс, жизнестойкость и здоровую оценку перманентных процессов. Очевидный альянс отца с сыном создает некие рамки, внутри которых все эти моменты могут найти свою реализацию. Существует и связь между прошлым и настоящим, поскольку истинная связка отец-сын - не что иное, как образ старшего, передающего младшему все, что он постиг в собственной жизни.

Не следует полностью отбрасывать фрейдовский план идентификации личности в качестве механизма для разрешения проблемы эдипова комплекса в пользу тезиса Searles.

Представим, что отец и сын заключили соглашение: если сын отказывается от своих притязаний на мать, он получает от отца помощь и способствование в реализации жизненных целей. Только при условии реализации такого договора исключительно в "оборонительных" целях идентификация приведет к растворению индивидуальности мальчика в образе собственного отца. Не следует игнорировать и фрейдовское видение "отца, угрожающего сыну кастрацией" (castrating father). Чтобы инцестуальное табу было эффективным (а это должно послужить средством, чтобы уберечь всю культуру и прогресс от погружения в семейные миазмы), представитель старшего поколения должен быть физически достаточно сильным. Мы не намерены здесь рассматривать страх кастрации или комплекс страха кастрации во всей его глубине, поскольку в науке психоанализа ведутся серьезные споры на этот счет. Тем не менее, концепция Джонса (Jones) об афанизисе (aphanisis) здесь вполне уместна (Jones, 1927). Это означает устранение, предположительно, родителем того же пола не только средств проявления сексуального желания, но и способности испытывать такие желания. Это - попытка объяснить словами, что происходит со страдающим Эдиповым комплексом ребенком, когда он напуган и в итоге, - что именно стимулирует запрет на применение своей власти. Идея Джонса согласуется с точкой зрения Klein на раннюю зависть, которая не концентрируется на примате фаллоса (зависть к пенису). Концепция Klein идет дальше; индивид завидует тому, чего он не имеет, но воспринимает как нечто хорошее и ценное (Klein, 1957). Затем мы поговорим о зависти к грудям или матке (и см. выше мои замечания о соперничестве между отцом и матерью выше).

Читатель вспомнит, что в качестве одной из тем в данном предисловии мы рассматривали динамику между внешним и внутренним отцом. В отношении сына внутренний отец функционирует в двух ипостасях: как личность, обращающаяся к его сознанию, и как способ приобщения к идеалам и ценностям. Этот аспект рассматривается Юнгом с особой энергией. Отец может послужить очень ярким примером одухотворенности. Затем его функциональная роль в общении с сыном должна отключить сексуальное выражение инцестуального либидо в сыне и направить его в новое русло таким образом, чтобы психологическое насыщение, возникающее из патологического инцестуального влечения к матери, нашло средство реализации во внешней жизни. Но отец инстинктивно выражает свое неприятие бессознательного инцестуального влечения в самой жестокой форме - он угрожает сыну кастрацией или иным не менее ужасным наказанием. Властного, кастрирующего сына отца мифически можно представить в образе быка - существа, в котором мощь и жестокость совмещаются с другими пугающими и грубыми чертами. Инстинкт, обслуживающий разум, стремится вытеснить или, точнее, трансформировать инстинкт, обслуживающий физический инцест. Разум как таковой тоже наделен интуицией. Парадоксально, но исходя из образа внутреннего отца в восприятии сына, мы окажемся перед реальностью, в которой та или иная степень эмоций или страстей является необходимой для разума. Многие пациенты мужского пола возражают, что, наоборот, этого-то как раз не хватало их бескомпромиссным отцам, и этот фактор составляет часть синдрома ощущения "потери отца" (см. статью Seligman в этой книге). Эмоционально одухотворенный отец отличается от отца, чья формальная концентрация ориентирована на подчинение; различается и форма запрета. Точно так же эмоционально одухотворенный отец совсем не похож на звероподобного родителя, который утверждает свое "я" путем подавления воли собственного сына.

Завершая главу о взаимоотношениях отца с сыном, мне хотелось бы высказать несколько замечаний относительно гомосексуальности. Пока мы рассматривали сексуальность исключительно в контексте гетеросексуальности. Фрейд учит, что люди рождаются бисексуальными или, точнее говоря, - сексуальными и развивают свою гетеросексуальную ориентацию под влиянием культурных традиций и репродуктивных потребностей. Юнг считал, что мужчины и женщины рождаются с внутренними ожиданиями друг друга, но он также упоминал и о ранней сексуальности, как наделенной "поливалентной герминативной предрасположенностью", из чего позднее и зарождается сексуальное влечение к особи противоположного пола (Собр. соч. 17, п.5). Отсюда следует, что гомосексуальность является до некоторой степени константой, а вовсе не аберрацией психики. Безусловно, мы отличаем гомосексуальный генитальный секс от любых гомоэротических влечений, но надо сказать, что психосексуальная жизнь так или иначе должна содержать в себе элемент гомосексуального фактора. Гомосексуальная константа позволяет нам говорить о "гомосексуальном эдиповом комплексе": мальчику свойственно чувство любви, влечение к своему отцу и желание устранить собственную мать. Эти факторы смешиваются с отождествлением мальчика со своим отцом на основе уже проявляемого "гетеросексуального эдипова комплекса". Эти рассуждения вполне применимы к юнговской модели инцеста. Мальчик не только регенеративно регрессирует к образу матери, но и, параллельно этому процессу, склоняется к инцестуальному проявлению в отношении своего отца. Внутренний отец также функционирует в качестве инцестуального, личностно обогащающего агента для своего сына, хотя, особенно, в гетеросексуальной культуре - менее выраженно, чем в отношении своей дочери.

Разделение на внешнее и внутреннее - не более чем традиционный подход при рассмотрении ряда проблем, и этот подход терпит полную неудачу, когда мы рассматриваем вопрос о гомосексуальных половых отношениях. Если мальчик воображает своего отца сильным и восхищается им, а свою мать в сравнении с отцом считает низшим и нелюбимым существом, то в своей взрослой жизни он будет переоценивать или идеализировать все, что так или иначе ассоциируется с "пенисом". И это будет уже не символом эмоционально одухотворенного отца, а скорее спасательным кругом или панацеей, от которых он теперь будет зависеть. Для некоторых гомосексуалистов это - их внутреннее состояние. Для других пенис - вовсе не пенис, а заменитель женских грудей по причине преждевременного отнятия от груди.

Впрочем, последний фактор вполне можно отнести и к некоторым гетеросексуалистам. Тема "пенис как символ" относится к взаимоотношениям отца и дочери, к которым мы вернемся на короткое время. Если девочка лишена должного объема материнского внимания, она может обратиться к своему отцу, чтобы компенсировать этот недостаток. В своей взрослой жизни пенис ее сексуального партнера в ее фантазиях может тоже восприниматься как материнская грудь; она обнаружит в себе боязнь разлучения, в большей мере ориентированную на ее кормящую мать в ранние годы жизни. Сексуальное проникновение может бессознательно связываться с образом агрессивной, проникающей внутрь женской груди и поэтому не доставит никакого наслаждения. Если обобщить все сказанное выше, мы можем увидеть, насколько многозначителен символ пениса, возможно, отцовского пениса.

ОТЕЦ И ЕГО ОТЕЦ.

Насколько хорошо исполняет отец свои отцовские функции, зависит от того, как он - осознанно или подсознательно - воспринимал своего отца. Изучение различных аспектов эдипова комплекса в этом случае может оказаться важным. Хотя это может опять показаться в какой-то мере академичным, я допускаю, что чем бы ни был такой подход, определение различий между специальными терминами "идентификация", "интроекция" и "интернализация" поможет пролить свет на эту сферу. Нам уже известно, что идентификация - это обычное средство защиты своего эго; в эдиповской ситуации оно противостоит страху, порожденному боязнью ужасного наказания за недозволенные влечения. Когда человек вырастает, ослабнуть должны страхи и, как результат, - сила идентификации. Человек сможет стать более самостоятельным.

Интроекция - тоже средство самозащиты, обращенное к образу действий, в котором части внешнего мира нафантазированы, как включенные в мир внутренний с двойной целью: наслаждаться их ценностью и одновременно управлять ими. Таким образом, сын может интроецировать в свой внутренний мир образ отца - полностью или часть образа. Позднее интроецированный образ может оказаться репродуцированным в качестве основы для modus vivendi уже в воспитании собственного сына. Поэтому довольно важно определить баланс между позитивными функциями (интроецированными для их ценностей и удовольствий) и негативными функциями (интроецированными для контроля).

Интернационализация отличается существенным образом от интроекции. То, что интернационализуется - не личность или часть личности, а образ взаимоотношений субъекта с индивидом или объектом (Laplanche и Pontalis, стр. 226). Сын комплексно усваивает образ себя и своего отца в контексте их взаимоотношений. Позднее, когда он сам становится отцом, позитивная или негативная интернационализация будет использоваться во многом так же, как интроекция - как фундамент его собственного функционирования в качестве родителя. Но если взаимоотношения между отцом и сыном оказались утраченными, - тогда что же предстоит интернационализировать? Ниже я еще вернусь к этому вопросу.

Обобщая эти воззрения и помня, что мы рассматриваем сейчас взаимоотношения отца с его собственным отцом, мы ищем пути ослабления идентификации, реализации доминирования позитивных интроекций над негативными, а также - позитивные отношения, которые могут быть интроецированы.

Такая схема может использоваться в качестве критерия. Возьмем простой пример заимствования отцом черт своего отца, отличавшегося тираническим и властным характером. Идентификация будет высокой, так как попытка раздельной жизни может оказаться под запретом и поэтому неспособной к осуществлению. Сын может попытаться подражать отцу равновозможным образом, но идентификация останется бессознательной, и сын будет постоянно сравнивать себя с отцом в ущерб самому себе, - опять-таки неосознанно. В этом примере интроекции всегда будут негативными, с привкусом бессилия и ощущения безысходности. Влияние этих факторов на отцовство может обернуться либо тотальной нехваткой уверенности в себе, либо - ошибочной самооценкой, а все это довольно просто будет негативно оценено уже уверенным в себе подросшим сыном, который вполне способен затем сам перевоплотиться во властный образ отца своего отца. Что касается интернационализации, - при наличии избыточного доминирования какой-либо личности будет сложно организовать взаимоотношения вне садо-мазохистской модели и образ первого будет спроецирован на взаимоотношения второй пары отец-сын. Или: такую форму доминирования вообще нельзя назвать взаимоотношениями. Потом мы рассмотрим другую грань проблемы эмоционально утраченного отца. Пример взят из патологической крайности спектра, и все, что говорится, может быть распространено на более позитивный образ действий. Взаимоотношения очень многих мужчин со своими отцами не опираются на чрезмерную идентификацию, они действительно включают позитивные интроекции, а то, что интернализируется, находится в равновесии и является продуктивным и отвечающим желаниям.

ОТЕЦ И ЕГО МАТЬ

Нестабильность (подвижность) психики означает, что кто-то может стать символом для кого-то другого. Мы уже знаем, как ребенок может представить личность родителя для его родителей, когда стимулирует соперничество между ними. Если у отца не было удовлетворительных взаимоотношений с его собственной матерью, тогда вероятность возникновения такого соперничества возрастает. Трения часто возникают в браке вскоре после рождения ребенка, отец при этом начинает чувствовать себя в чем-то неуютно и несколько отчужденным от своей жены. Это - практически неизбежно, но у некоторых мужчин состояние обостряется страхом раннего обособления. Затем новая мать (его жена) в его сознании начинает эмоционально ассоциироваться со старой (его матерью). Другая вероятность - страх, что рожденный ребенок может быть наделен эдиповыми чертами. Жена начинает казаться мужчине такой же потерянной, какой он потерял собственную мать, "отдав" ее своему отцу.

Если у отца были негативные и враждебные отношения со своей матерью, тогда подсознательно он может практиковать защиту идентификации в агрессивной форме. Если некто только воображает себя человеком, способным причинить вред другому, угроза устраняется, поскольку нет никого, кому мог быть причинен какой-либо ущерб. Такое позиционирование самого себя агрессором может привести к реальной агрессивности и самопрезентации реминисценции агрессора. Быть "агрессором" - значит стать угрозой для чего-либо или кого-либо. Так хладнокровная и равнодушная мать может провоцировать в своем сыне черствое и безразличное отношение к другим людям (к жене, собственному сыну, дочери). Как часто аналитикам приходится слышать жалобы пациентов на притеснения своих родителей, отношения с которыми стали проблемными до такой степени, что они сознательно пытались сбежать от родителей. Отождествление с агрессором может быть обусловлено психологией отца, избивающего ребенка. Агрессивность такого отца питается не только ревностью к вниманию, которое ребенку уделяется его женой (матерью ребенка), но может быть обусловлена конкретной ретроспекцией собственной матери, взятой из собственного детства и факторами, возможно, но не обязательно им нафантазированными.

Если рассматривать более позитивную схему отношений, то образ собственной матери в сознании отца может помочь ему установить тесные, естественные и доверительные взаимоотношения со всеми своими детьми - путем интернализации, как пояснялось выше.

ОТЕЦ И АНИМА-АНИМУС.

В ряде статей отец представлен как анимус своей дочери. Обращение к нашему прежнему обсуждению понятий анима и анимус поможет представить отца в виде символического репрезентатива ее психологического потенциала и, возможно, в качестве образца для отождествления и для реализации роли, не столь легкодоступной для нее в социуме. То есть, если она стремится стать женщиной иного типа, чем ее мать, ее отец/анимус поможет ей в этом. Любопытным моментом в этом обсуждении является альтернатива: полагаем ли мы, что это - изначально существующий (архетипный) анимус, проецируемый дочерью на собственного отца, или - более точная версия, которой отец заполняет и расцвечивает структуру внутреннего анимуса своей дочери. Если принять последний вариант, тогда реальный образ ее отца будет играть ключевую роль для подсознательных возможностей в ее жизни; ее анимус будет ограничен этими рамками. Если первое, - тогда представление дочери о своем отце формируется архетипными проекциями, а его реальная личность окажет меньшее влияние. Самым вероятным выводом будет взаимосвязь названных вариантов и в любом случае, с клинической точки зрения, личностные факторы, имеющие отношение к отцу дочери, будут всегда иметь свой скрытые, символические аспекты.

Таким же образом собственная анима отца может проецироваться на его дочь. В этом случае она становится инструментом для его психологического развития. Его жена тоже может быть реципиентом проекций анима, которые могут существенно усилить их первоначальное притяжение друг к другу, что срабатывает в комплексе с ее проецированием анимуса. В опубликованной в этой книге статье Beebe совершенно иначе смотрит на анима отца, полагая анима отношением человека к миру. Такой теоретический сдвиг требует разъяснений.

Поскольку мы обсуждаем влияние факторов анима и анимус, хотя и представленных здесь в форме символических персонажей, точнее было бы сказать, что они используются в виде систем ценностей, внутренних парадигм или мировоззрений. Поэтому вполне допустимо представить анима и анимус как два полюса спектра, который, по определению, охватывает широчайший диапазон психологических возможностей. Отец будет находиться во взаимоотношениях со всем этим конгломератом. Например, анимус можно соотносить с сосредоточенным сознанием и систематическим мышлением, - анима - с творческой фантазией и игрой. Таким образом анима и анимус утрачивают свои свойства противостояния (contra). Спектр представлен как приемлемый для мужчин и женщин, хотя культура будет определять, какая система ценностей является более проблематичной. Когда отец обращается ко всему спектру, определяющим фактором для отца становится допустимый предел его терпимости к изменениям: изменениям в его детях по мере их роста, изменениям с годами в самом себе, изменениям в его супружеских отношениях с течением времени и изменениям в культуре, к которой он принадлежит. Потому что спектр возможностей будет невелик, если изменения не будут проистекать из наличия противоречий с этим спектром.

БЕЗ ОТЦА.

Проблема реально или эмоционально утраченного отца, и, как результат, негативное влияние этого фактора на детей подробно обсуждается в статье Seligman. Здесь отмечаются два аспекта отца, как функции. Первый: существование и функционирование архетипа отца в сознании ребенка означает, что какая-то форма внутреннего образа может развиваться, даже когда внешнее воплощение человека не имеет места. Происхождение такого образа может быть неведомо сознанию ребенка, как и совершенно необязательно должно подтверждаться внешним объектом. Хотя случается, что когда в семье нет отца, воображение формирует в сознании некий образ взрослого мужчины, прототипом которого может послужить школьный учитель, молочник и так далее. Случается, что такой пробел заполняет какая-нибудь фантазийная фигура вроде Супермена или рок-звезды. Мне хотелось бы подчеркнуть, что придумывание "отца" до той или иной степени свойственно каждому ребенку, который растет в семье, лишенной реального отца. Для неполных семей внутри западной культуры этот фактор вовсе не минимизирует проблемы взросления. В 1984 году в каждой восьмой британской семье дети воспитывались одним родителем - один миллион семей и полтора миллиона детей (из одиноких родителей мужчины составляли десять процентов). В течение последних десяти лет количество неполных семей выросло от 8 до 13 процентов. Здесь надо отметить, что такие семьи сталкиваются с огромными экономическими и социальными проблемами, особенно, если неполная семья существует в течение длительного времени.

С психологической точки зрения, для некоторых матерей-одиночек, воспитывающих одного или нескольких детей, такая жизнь считается более приемлемой, чем постоянные взаимоотношения с мужчиной, который по чисто эмоциональным причинам может существенно осложнить им жизнь. Этот фактор может заставить женщину сознательно или неосознанно прекратить свои отношения с отцом ее детей. Такая женщина может быть в плену своих фантазий женского ложного гермафродитизма (Samuels, 1976). Утрата в семье отца, как выяснилось из клинических материалов, может в ряде случаев быть результатом гермафродийных фантазий матери пациента и вовсе не являться примером беспомощности или незрелости отца пациента.

Следует рассмотреть и феномен отца-одиночки. Воображаемый родитель - не то же самое, что человек из плоти и крови. Однако при условии гибкости в отношениях энергичный и добросовестный отец при удачном для него стечении обстоятельств может добиться больших успехов. В целом долгосрочные психологические стрессы, переживаемые членами неполных семей, нуждаются в разграничении с результирующими проблемами социального и внешнего характера. Однако нельзя не признать тесной связи между материальными и эмоциональными факторами.

Отец и метод исследования проблемы

Эта глава будет краткой, поскольку рефлексии по методам исследования личности отца являются основной темой многих статей, вошедших в данную книгу. В анализах образы отца проецируются пациентом на аналитика в процессе активного общения. Хотя в начале общения пол и возраст аналитика могут иметь значение, усложненный (или обогащающий) материал, в конце концов, может быть правильно оценен и более молодым аналитиком женского пола. Аналитик способен стать реципиентом архетипных образов внутреннего отца в случае, если внешний отец является "утраченным", или воспринять позитивные образы при полностью негативном характере реальности. Затем он (или она) осуществит функцию облагораживания таких образов, вступив во внутреннюю семью пациента в ходе аналитического процесса. Если у пациента сложилось очень бледное эмоциональное представление об отцовстве (фактически подтверждающее архетипно негативный образ отца), аналитик может получить насыщенное проецирование в образе плохого отца. Либо образ отца будет окутан архетипно ценными качествами или безмерно идеализирован подсознательной надеждой пациента приукрасить прежний опыт, имевший крайне негативную окраску. В любом случае такая надежда является своего рода формой связующего звена терапии с экстремальным образом. Насколько мне известно, еще не было случаев, чтобы работа с отцовским материалом потребовала изменения техники анализа. Если аналитик в большей мере разобрался в определенных глубинных слоях образа отца пациента - выскажитесь по этому вопросу после прочтения книги - тогда может измениться тональность процесса, но не его суть. Поэтому мне представляется целесообразным завершить это предисловие кратким изложением главных тематических противоположностей, которых нам пришлось здесь коснуться. Это противоположности перенесения и контрперенесения образов отца. Конечно, не все из этих пар являются активными в одно и то же время:

Иметь отца/быть отцом

Архетипный отец/персональный отец

Внутренний отец/внешний отец

Кастрирующий отец/помогающий отец

Сильный отец/слабый отец

Эротический отец/подавленный отец

Духовный отец/инцестуальный отец

В следующих главах будут рассмотрены проблемы, связанные с отцом. Некоторые будут затрагивать архетипические темы; другие - тему персонального, личного отца. Ряд глав специально посвящен тому, чтобы перекинуть мостик между различиями.

Читатель увидит, что в этой книге, написанной с профессиональными целями, многие из идей Юнга считаются само собой разумеющимися и не требующими объяснений. Это и есть одна из причин создания данного предисловия - объяснение базовых принципов аналитической психологии. В этом отношении также будет полезен глоссарий. Специфические концептуальные черты теории должны быть усвоены, даже если клинический процесс и напоминает психоанализ. Данная книга показывает, что отличие от психоанализа и в то же время близость к нему вместе характеризуют современную аналитическую психологию.

Перевод данной главы был предоставлен эксклюзивно этому сайту и не может быть заимствован или распространен без ведома и согласия Переводчика.

Вернуться в "Психологию" | Вернуться на главную страницу