|
Я приступила к изучению жизни и творчества
Сада, так как мне он кажется фигурой, в своем роде символизирующей эпоху.
Но к сожалению существуют все еще оставшиеся предрассудки по поводу этого
замечательного человека. Поэтому долг историка попытаться их и объяснить,
и устранить. И я взяла на себя задачу показать Сада как человека и как
мыслителя. Его жизнеописание хотелось бы сделать как можно более беспристрастным,
не вдаваясь как в брезгливые гримаски, так и в восхищенное сюсюканье (которое
иногда наблюдается в последнее время).
В настоящее время существует множество
серьезных исследований, посвященных этой же проблематике. Но в отечественной
историографии этой проблемой, насколько нам известно, конкретно никто не
занимается. Есть лишь несколько популярных статей в газетах и журналах.
Также существует философско-филологическое исследование Виктора Ерофеева.
И все. Предисловия и послесловия к ныне многочисленным изданиям "Жюстины"
и "Философии в будуаре" не несут, естественно, ничего нового
или концептуального, а в худшем случае страдают неточностями и унылыми
попытками оправдания писателя.
Переводной литературы тоже немного.
Пожалуй, лучший сборник исследований философского наследия Сада "Маркиз
де Сад и 20 век" выпущен в серии "Ad Marginem". Но он рассчитан
явно на читателя подготовленного и привычного к стилистически тяжеловесным
философским концепциям. Но этими концепциями мы пользовались при рассмотрении
философской системы Сада. Там же опубликованы основные даты жизни Сада,
собранные самозабвенным его исследователем Морисом Эне.
Из жизнеописаний Сада почему-то
вышло не одно издание книги Альмера "Маркиз де Сад: кровавый соблазнитель".
Не доверяя автору в его домыслах, я охотно пользовалась его выписками из
различных документов, которых, к счастью, там немало. Также мы пользовались
репринтным изданием брошюры Эйленбурга, выпущенной в начале нашего столетия.
Для того, чтобы воспроизвести портрет
Сада на фоне эпохи, я использовала произведения Токвилля, Кареева, Сологуб-Чеботаревской,
Фукса, статьи Собуля, Вовеля, Люблинской и др. Естественно, использовались
и сами произведения де Сада: "Новая Жюстина или несчастья добродетели"
и "Философия в будуаре", переведенные на русский язык.
Имя Сада навеки запечатлелось в
различных языках как символ проявления наивысшей степени жестокости, жестокости
бессмысленной и в чем-то сладострастной. Смысл слова впрямую переносится
на человека, давшего ему свое имя. И фигура маркиза де Сада видится обычно
как шокирующе - непристойная, подчас патологически порочная. Но не жизнь
его стала нарицательной, а произведения. Но переносить содержание произведений
на автора вряд ли нужно. Сад был живым человеком, с его добродетелями и
пороками. А для историка же личность и вовсе замечательная. Перипетии его
судьбы увлекают и захватывают. Его жизнь - это портрет блудного сына своего
чахнувшего сословия и шаловливого ребенка своего кровавого века. Да и на
его произведения, можно взглянуть другим зрением. И мыслители 20 века обратились
к его творчеству, видя в Саде своего ближнего.
"Может быть, здесь не только
предвосхищение, сколько перекличка двух декадансов. Надо быть аристократом
эпохи Великой Французской революции, чтобы невольно угадать, какие мерзкие
кренделя способно будет выписывать индивидуальное сознание в эпоху упадка
капитализма".
Ю.Каграмонов
Христианин Клоссовски видит в де
Саде фигуру, сравнимую с подвижниками, святыми, моральный подвиг которых
имеет едва не общечеловеческую значимость. У него Сад концентрирует в себе
рассеянные силы своей эпохи, которые оказывают влияние на его судьбу, и
от которых он пытается эту эпоху освободить. А "Сен-Жюст, Бонапарт,
напротив, сумели выплеснуть на ближних все, что эпоха накопила в них самих."
В основном же в Саде видят зрелый
плод эпохи Просвещения. "Голова Сада это другая сторона медали, другой
полюс просветительской концепции освобождения..." Но кроме того, в
Саде очень часто угадывают предтечу каких-либо идеологических течений последующих
веков, чем либо несимпатичных авторам. Так в начале века Эйленбург писал
о нем, как о предшественнике новой молодежи нового столетия: "Изучение
де Сада может бросить яркий свет на многие произведения наших "молодых",
признающих одно лишь право - право силы." И в советское время критика
в "Иностранной литературе писала: "Ницше и Сад , эти "два
диоскура"... антигуманистической мысли, могут претендовать на то,
чтобы считаться духовными предтечами фашизма".
Произведение "120 дней Содома"
увидевшее свет в начале 20 века было издано как своеобразная энциклопедия
сексуальных патологий. И многие авторы считают некоторые догадки Сада явным
предвосхищением идей Фрейда. "Уже в лоне матери формируются органы,
которые должны сделать нас восприимчивыми к той или иной фантазии; первые
встреченные предметы, первые услышанные речи довершают предопределение
побуждений; образование тут ни причем, оно уже ничего не изменит."
Но прежде всего , Сад - это этап
европейской культуры. Именно Сад направил бунт на дорогу искусства, по
которой романтизм поведет его дальше вперед. Он был близок "проклятым
поэтам" Франции и последовавшему вслед за ними символизму. Но более
глобальный период переоценки творчества Сада совпал с распространением
ницшеанских идей в Европе. И тот же Эйленбург считает Сада предвосхитившим
идеи Макса Штирнира и Ницше. Идея "сверхчеловека" Сада завораживала
внимание людей начала века, людей, еще не знавших фашизма. Экзистенциализм
же послевоенного времени с его пацифизмом относится к Саду намного прохладнее.
В то же время реальный ужас Второй мировой войны сделал ощутимым театральный
игровой аспект произведений Сада; так Сада наконец признали его потомки,
причем первым это сделал человек, участвовавший в Сопротивлении и побывавший
в концлагере.
Все же были и остались течения,
направления и отдельные художники, испытывающие на себе сильное влияние
творчества Сада. Это прежде всего сюрреалисты (А. Бретон, П. Элюар, Р.Деснос).
Их увлек его вселенский бунт, символ протеста против ханжеской морали.
И эротика явилась "булыжником сюрреализма", что доказала выставка
сюрреалистов в Париже 1959-1960 годов, которую называли "революционной
провокацией". Можно вспомнить и С.Дали с его "Осенним каннибальством"
(1936-37) или его "Юную девственницу, содомизирующую себя своим целомудрием"
(1954). Так же Дали и иллюстрировал пьесы самого Сада. Всплывают в памяти
и фильмы Луиса Бюнюэля, и "Театр жестокости" Антонена Арто, и
произведения Жана Жене. Юкио Мисима, высоко чтивший Сада, написал одну
из самых известных своих пьес "Маркиза де Сад" о женщинах, окружавших
"дивного маркиза".
ПРОИЗВЕДЕНИЯ И ФИЛОСОФИЯ
Сад, возможно, очень стремился к тому, чтобы остаться в качестве писателя на страницах мировой литературы,
когда ревностно пытался издать все свои произведения. И все же в историю
он вошел по большому счету не как писатель. И мы осмеливаемся утверждать,
что не как философ. Четкой и цельной философской системы у него нет. Есть
рассуждения, иногда полемика и кое-какие выводы отдельных персонажей, новые
рассуждения и новые выводы других персонажей. И "истины" его
философии изрекает не "он", не автор, а его герои. И эти лица,
очерченные лишь несколькими штрихами, антипсихологичные до неправдоподобности,
являются по сути лишь сменяющимися масками Сада - актера. Ведь Сад любил
театр, писал пьесы, занимался режиссурой, мечтал о профессиональной труппе,
играл сам. И в своих произведениях, не относящихся к драматическому искусству
(с "Философией в будуаре" здесь вопрос был бы спорный), он -
автор, режиссер (составляющий эротические композиции) и единственный участник,
скрывающий свое лицо под разными масками, играющий жертв и палачей с большей
или меньшей правдоподобностью. Театральность, искусственность действия
подчеркивают и карнавально огромные фаллосы героев и вновь использование
(и в грубо-прямом смысле тоже) героини, по сюжету уже благополучно закопанной
где-то в саду. Да, в его романах льется не кровь, а клюквенный сок. Сидя
в тюрьме, он придумывал и ставил страшные пьесы, играя поочередно за всех
героев, бывая и палачом, и жертвой, и философом. Актер, воплощая определенных
героев, открывает в них какие-то новые черты и глубины, а зритель, наблюдая
за этим, ощущает нечто созвучное и в себе. Тоже происходит и с произведениями
Сада. В них он, по сути, воплотил сумерки человеческого духа. И было бы
наивно ждать Апокалипсис как нечто , настигающее нас извне; прежде произойдет
Апокалипсис внутри человеческой души. И это будут сумерки духа.
Жанром его произведений называют
философский роман. Ведь все-таки общие границы и структуру его произведений
выделить можно. Также выделяют и его исключительно философские цели. "Цель
Сада - ясно осознать, чего может достичь "разгул" сам по себе
( а "разгул" ведет к потере сознания), узнать, как исчезает разница,
между субъектом и объектом. Таким образом его цель отличается от цели философии
только путями ее достижения." Можно находить в его произведениях и
чисто филологическо-стилистическую изысканность: "Его стиль выражает
некую ледяную жизнерадостность, что-то вроде холодной невинности в излишествах,
которую можно предпочесть всей иронии Вольтера и которая не обнаруживается
ни у одного другого французского писателя." Но тем не менее, вернемся
к его философии, как к определенному мировоззрению, которое Сад - автор
пытался представить в своих романах, попробуем изобразить мир, рожденный
в тюремных застенках, мир, который автор пытался вообразить альтернативой
реальному. Новое время - время утопий, новейшее время - время антиутопий.
Что создавал Сад - Бог ведает. Искреннее ли это воплощение его самых порочных
фантазий, коварная ли это насмешка над просветительской эпохой, быть может
не до конца понятая и самим автором? Сказать "истина посередине"
- значит выбрать хрестоматийно легкий способ решения проблемы. Попробуем
же разобраться
О БОГЕ
"Вы знаете характер этого беспощадного
Бога из истории его народа, вы видите, что он везде и всюду ревнив, мстителен
и неумолим; и все те качества, что в человеке называются пороками, в нем
являются добродетелями".
де Сад
В Просвещенную эпоху большое распространение
в образованных слоях общества получил деизм. Теории его основывались на
идее Бога - демиурга, закончившего свою деятельность в этом мире его сотворением.
Таким образом, Бог в любом случае не вмешивается в дела людей, он к ним
равнодушен. И герои Сада иногда будто бы обвиняют его в этом. "Небеса,
голубушка, не занимаются тем, что находится в компетенции задниц. Кроме
того, им всегда были до лампочки мольбы как одного человека, так и толпы."
И Клоссовски задает вопрос: "Не
свидетельствует ли столь пылкая вера о забывшей свое имя вере, обратившейся
к богохульству, чтобы вынудить Бога нарушить свое молчание. Но чаще в его
произведениях всплывает гностическая идея злобного демиурга, создавшего
страшный мир. Мир, где люди сотворены также по его образу и подобию. А
те, кто не может этого понять ущербны и несчастны. В "Жюстине"
есть описание сцены Страшного суда, где Бог обращается к добродетельным
людям: "Когда вы увидели, что на земле все преступно и порочно, почему
забрели вы на стезю добродетели?.. Не представлял ли я вам каждый день
примера разрушения - почему же не разрушали вы? Безмозглый! Почему ты не
делал как я?" И подобные "человеческие" чувства и качества
божества рано или поздно все равно приводят к тому, что человек, подражавший
такому Богу добивается такого могущества в его мире, что способен стать
соперником Бога. Садовский герой пытается стать Богом сам. И Бог, и он
сам в этой роли - это Высшее существо в своей злобе: быть Богом может иметь
только один смысл - сокрушить людей, уничтожить тварное. Вот слова одного
из его персонажей, Вернея: "Если бы правдой оказалось, что существует
Бог, разве не были бы мы тогда с ним соперниками, уничтожая все, что только
он ни создал?" Но это в мире его героев. В мире же самого Сада (мыслителя,
заметим, а не реального обывателя) он - страстный атеист. Единственное,
что он не может простить человеку, это веру в Бога, веру в некоего Высшего
Хозяина. "В Боге он ненавидит ничтожество человека, создавшего себе
господина. Далее он ненавидит в Боге божественное всемогущество, в котором
он узнает свою отчужденную собственность... Наконец он ненавидит в Боге
и божественное убожество, ничтожность и отсутствие существования... как
творения... ибо великое, ибо всецелое - это дух разрушения." Этот
дух разрушения отождествляется в системе Сада с Природой. И во имя Природы
он ведет борьбу против Бога и всего того, что Бог представляет, в частности
против морали. Идеологический материал для отрицания Бога во имя Природы
он почерпывает, возможно, из проповедей современных ему механицистов.
О ПРИРОДЕ
"Не надо быть грешником, чтобы
изобразить картины ужасных грехов, внушаемых природой".
де Сад, эпиграф к "Жюстине"
Природа Сада - это универсальная
жизнь. Здесь нет ничего дурного или хорошего, здесь правит факт, а не мораль.
Появляется равнозначность добродетели и порока, с точки зрения природы,
естественного. Но остановиться здесь для философии Сада было бы губительно,
и он идет дальше. Природа для него - это разрушение: "Посмотрите хорошенько
на все ее поступки и вы найдете ее хищной, разрушительной и злобной, непоследовательной,
противоречивой, опустошающей... зло есть ее единственный элемент и... лишь
для того, чтобы наполнить мир кровью, слезами и печалью, она осуществляет
свои созидательные способности." И "естественный человек"
Сада убивает и насилует как бы в полной гармонии с Природой. "Смерть
- это изменение формы, переход одного существа в другое - то, что названо
Пифагором "метампсихозом". Предпочитает ли природа одних другим?
Полезней и приятней ли ей предмет продолговатый нежели предмет овальный?
Так что можно утверждать, что, уничтожая любое творение природы, мы совершаем
лишь изменение продолжающей жить формой."
Но в то же время подменять Бога
Природой "садовский персонаж" не хочет, и видя перед собой постоянную
некую "неминуемую и самодостаточную точку отсчета", мало-помалу
раздражается и начинает ее ненавидеть. "Да, мой друг, да, я ненавижу
природу начинают говорить его персонажи. Ему кажется невыносимым , что
его неслыханно разрушительная власть есть всего лишь слабое подражание
другой. И в то же время, поскольку он сам является частью природы, то чем
больше он ее пытается оскорбить в лице ее других созданий, чем окончательнее
ее разрушает, тем он полнее следует ее закону. "Не держите Природу
за дурочку! Она не так проста, как кажется на первый взгляд, и не позволит
кому-нибудь из детей своих вывести ее из состояния покоя," отвечают
другие его персонажи.
Но если преступление является
духом Природы, то нет преступления против нее, нет самой возможности преступления.
И иногда это нравится Саду, иногда же приводит его в ярость. Ведь в отрицании
преступления дух уничтожения и отрицания ликвидирует сам себя. И некоторые
его герои одержимы идеей уничтожения самой Природы, идеей устроения некоего
Апокалипсиса, совершенного по их произволу. "Я ненавижу Природу...
Я хотел бы расстроить ее планы, преградить ей путь, остановить движение
светил, сотрясти планеты, плавающие в космических пространствах, уничтожить
все, что служит природе и способствовать всему, что ей вредит..."
СУВЕРЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК САДА
"К тому же греки учили, что боли
нет, есть только наше представление о боли".
де Сад, "Философия в будуаре"
Посмотрим же теперь на самих
героев. Какую же модель Нового человека предлагает Сад? Принадлежит он
Утопии или Антиутопии? Из рассуждений о божественном, природном и естественном
герой наконец приходит к подобному заключению: "поскольку все существа
тождественны в глазах природы, эта тождественность дает мне право не приносить
себя в жертву сохранению других, тех, чья гибель необходима для моего счастья".
Его равенство существ - это право в равной степени располагать ими всеми;
его свобода - это возможность каждого подчинить другого своим желаниям.
Это философия всеобщего эгоизма. Каждый должен делать то, что ему приятно,
он не имеет другого закона, кроме как своего удовольствия. Но эта мораль
основана на изначальном факте абсолютного одиночества. (Поэтому в исследованиях
о творчестве Сада появляется термин "суверенный человек Сада".)
В то же время его персонажи если даже и находятся в другом мире, то все
же в мире, напоминающем тот, для Сада реальный. И его "всемогущие"
герои происходят из наиболее привилегированного класса и класса наиболее
притесняемого. Одни восстают против законов, потому что находятся настолько
ниже их, что просто не могут им следовать и не погибнуть, другие настолько
выше законов, что не могут им не подчиниться и при этом не захиреть.
И можно представить поведение
его героев как некую модель поведения предложенную Садом человечеству.
Из побуждений, близких, скажем, к побуждениям Кампанеллы (который тоже,
кстати сказать, просидел в тюрьме 27 лет). Взять хотя бы два его параллельных
по смыслу произведения: "Жюстина или несчастья добродетели" и
"Жюльетта..." (Новая Жюстина или несчастья добродетели, дополненная
историей Жюльетты, ее сестры"). Истории двух сестер идентичны, они
сталкиваются с одними и теми же обстоятельствами и испытаниями. Разница
в их отношении к этому. И Жюстина становится поруганной жертвой, покорной
и страдающей. Жюльетта же во всем с восторгом принимает участие. Вывод
из этого: ежели ты избавился от добродетелей, бывшее ранее несчастьем и
неудачей станет поводом для удовольствия, а мучения преисполнятся сладострастия.
Можно было бы задать вопрос: а почему же в мире Сада не существует хоть
какого бы то ни было "сопротивления угнетению?" И мне кажется,
что это случилось из-за постоянных и долгих тюремных заключений создателя
этого мира. Быть может он действительно искал наилучший выход, способ поведения
для существ, которых создал своей мыслью и словом. Потом же предложил его
обитателям мира реального.
Для Сада суверенный человек недоступен
злу. Он открыт всем страстям, и его страсти находят во всем свое удовольствие.
"Всецело эгоистический человек - это тот, кто умеет превратить неприятное
в приятное, отвратительное в притягательное." Сам для себя он является
мерилом всего. Его принцип - "Все хорошо при условии, что оно чрезмерно".
Он неопределенен. Но по нему ни одно поведение человека ни оказывается
привилегированным. То есть Сад, конечно, резко приземлил мораль Добра,
но тут же позаботился о том, чтобы не заменить ее Евангелием Зла. "Счастье
зависит от энергии принципов, никогда не обладать им тому, кто беспрестанно
плывет по течению."
САД - ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДЕЯТЕЛЬ И МЫСЛИТЕЛЬ
"Обратите внимание, мы все слиты
воедино! Не к такому ли единению во все века стремилось
человечество?!"
де Сад, "Философия в будуаре"
Идею "суверенного человека"
Сада было бы любопытно сравнить с "естественным человеком" Руссо,
тем более, что из всех мыслителей Французского просвещения по своей проблематике
Руссо сравним с Садом более других. К тому же Сад в своих произведениях
беспрестанно с ним полемизировал. "Естественный человек " Руссо
ничего не боится, так как и сам ничего плохого никому не хочет И "суверенный
человек" Сада, тоже как нельзя более естественный в силу своего следования
Природе, так же ничего не боится, но потому, что ничего хорошего от других
не ждет, да и сам на все способен.
Сад восстает против теории о
некоем законе "естественной справедливости": "глубоко заблуждаются
люди, утверждающие, что существовало нечто вроде естественной справедливости,
запечатленной в сердце человека, и что результатом этого закона явилась
абсурдная заповедь: никогда не поступай с другими так, как не хочешь, чтобы
поступили с тобой. Это глупый закон, плод слабости существа инертного,
никогда не нашел бы места в сердце человека, обладающего хоть какой-то
энергией."
Он отвергает и утверждение равенства
от рождения. Ведь у сильного от рождения всегда хватит силы, чтобы возвыситься
над слабым. "Какой смертный наберется нахальства утверждать, вопреки
очевидному, что все люди рождаются равными, в смысле прав и силы? Только,
пожалуй, такой мизантроп как Руссо мог выдвинуть подобную парадоксальную
мысль, потому что будучи сам слаб от природы, он предпочел опустить до
своего уровня тех, до кого он не осмеливался возвыситься."
Не верит Сад и в идею об общественном
договоре. На своем жизненном опыте он убедился, и подтверждает это очень
логично, что личные интересы могут быть вполне различными с интересами
общественными, вплоть до противостояния им. "Законы, дитя мое, пишутся
для общества людей. Интересы личности они совсем не учитывают. Индивидуальный
интерес - враг интереса общественного. То, что пригодно для общества (во
имя государственных интересов!) противно личности." Возможно, здесь
Сад стоит на позициях крайнего индивидуализма. И мы не будем говорить,
"хорошо" это или "плохо". Вспомним, что это был один
из самых знатных и небедных людей Франции, стоявший в силу своего рождения
практически выше Закона, и судьбе которого было угодно повергнуть его ниц
перед властью Общества." Неизмеримо меньше стоит бояться страстей
ближнего, нежели несправедливости закона, ведь страсти этого ближнего сдерживаются
моими, в то время как ничто не остановит, ничто не ограничит несправедливости
закона."
И он не принимает какого бы то
ни было суждения Общества, касающегося его личных интересов. "Преступление
- это пустой звук, потому что под этим понимают какое-либо нарушение общественного
договора, но я должен презирать этот договор, как только мое сердце скажет
мне, что он не соответствует моему счастью." В его глазах интересы
общества являются результатом отдельных жертв со стороны людей, а вовсе
не суммой отдельных интересов. То есть, Сад - мыслитель воплощает в себе
вечную оппозицию любому Правительству, Государству, Обществу. Но и Толпе.
Соответственно, здесь возникает
вопрос по поводу активнейшего участия Сада в общественной жизни революционного
Парижа. Но во-первых, очень часто мы забываем о том, что теории человека
отнюдь не всегда совпадают с его повседневной жизнью. И вышедший из тюрьмы
Сад нашел себе стабильно оплачиваемые должности. Во-вторых, что важнее,
мы думаем, что для Сада здесь не было чего-то чуждого его натуре. Он вновь
участвовал в разгуле, происходящем уже не в будуаре светской дамы или в
доме терпимости, а в целой стране. Ему могло быть близко упоение этой бурей.
И в-третьих, что нас привлекает больше всего, Сад был все-таки слишком
актером, чтобы не суметь сыграть роль пламенного республиканца. Он ведь,
выйдя из тюрьмы, вначале решил попробовать себя на профессиональном театральном
поприще, и только осознав его неустойчивость, повернулся лицом к общественной
жизни. Именно с помощью своего актерского таланта перевоплощения, столь
близкого этой пафосной эпохе он мог привлекать людей. Стал же он, знатный
дворянин, хотя бы и жертва королевского произвола, присяжным Революционного
Трибунала, затем председателем секции Пик.
Но отражение же его общественной
деятельности в творчестве мы будем искать не в его программных документах,
таких как "Прошение секции Пик, адресованной представителям французского
народа", а в "Философии в будуаре", где содержится своеобразная
брошюра: "Французы, еще один шаг и вы будете республиканцами..."
Там Сад создает некий план жуткой утопии - антиутопии, предлагая свой государственный
проект, который, надо сказать, в некотором роде вполне достоин своего времени,
испытывая могучее влияние революционных ораторов и их теорий. Нам же в
этом видится насмешка Сада:
"...любовь способна удовлетворять
только двух людей - любящего и любимую. Поэтому она не обещает счастья
обществу. Женщины же должны доставлять счастье всему обществу, а не распределять
его согласно своим эгоистическим устремлениям. Все мужчины, повторяю, имеют
право на сношение со всеми женщинами."
"Опаснее ли прелюбодеяния
- кровосмешение? Нет. Оно делает более широкими семейными связи и укрепляет
любовь гражданина к родине."
"Кстати, греки поддерживали
однополую женскую любовь из чисто государственных интересов. Общаясь друг
с другом, женщины реже общались с мужчинами и не могли наносить урон республике."
Упоминание в последнем отрывке
древних греков вполне естественно, так как французские республиканцы того
времени любили сравнивать себя с республиканцами античности. И злой насмешкой
над этим звучит видимо придуманное Садом слово "сократировать",
являющееся синонимом к глаголу "содомизировать".
О ЛЮБВИ И НАСИЛИИ
"Какое зло я причиню, какое нанесу
я оскорбление, сказав повстречавшемуся мне прекрасному созданию: предоставьте
мне часть своего тела, которая способна меня на миг удовлетворить, и наслаждайтесь,
если угодно, моею, которая может быть вам приятна?"
де Сад, "Философия в будуаре"
18 век. Время, когда наслаждение
было признано мерой добра. Мадам дю Шатле, одна из самых образованных людей
того времени, автор научных трактатов , бывшая к тому же в близкой связи
с Вольтером, писала: "Начать с того, что в этом мире у нас нет никаких
других занятий, кроме поиска приятных чувств и ощущений." Был восстановлен
в правах подлинный здоровый эротизм. Как утверждал Дидро, в определенном
возрасте возникает естественное, здоровое и полезное для продолжения рода
влечение, и страсти, которое оно рождает, столь же хороши и благотворны.
Руссо пишет:" ...милые наслаждения, чистые, живые, легкие, ничем не
омраченные... Любовь, как я ее вижу, как я ее чувствую, разгорается перед
иллюзорным образом совершенств возлюбленной, и эта иллюзия рождает восхищение
добродетелью." Другой любви, впрочем, Руссо скорее боялся: "...страсть
ужасная, презирающая все опасности, опрокидывающая все препятствия... Во
что превратятся люди, став добычею этой необузданной и грубой страсти,
не знающей ни стыда, ни удержу..." И об этом не говорил. Даже у Ретифа
де ла Бретона наслаждение, хотя оно и может быть бурным, всегда - восторг,
томление и нежность. Один Сад разглядел в чувственности эгоизм, тиранию
и преступление.
А Франция 18 века славилась фривольностью.
Распутство богатых бездельников и бездельниц не знало границ. Еще во время
Регентства сам герцог Филипп Орлеанский подал им "знак", живя
в связи с собственной дочерью. Была изобретена особая теория, имевшая девизом
"point de lendemain" (завтра не существует). И любовь, этот махровый
цветок века, пышно распустился в перегретой, душной, насыщенной электричеством
атмосфере надвигающейся бури.
Если пользоваться терминологией
Стендаля из его произведения "О любви", то можно сказать, что
тогда господствовала "Любовь-желание" - l'amour gout: характерными
чертами этой любви являются положительные, а не отрицательные стороны любовных
переживаний. В это время умели жить и умели умирать. И скрывали свои огорчения,
недостатки и немощи, чтобы только не портить другим настроения. Характерно
было и то, что 18 век "решительно отворачивается от мистики, загадочности
и фетишизма в чувстве, которое подчас кажется ему, по выражению Шамфора,
"обменом двух воображений и контактом двух эпидерм". А устами
Бюффона провозглашается более, чем реалистическая формула: " В любви
самое лучшее - ее физическая сторона. (Il n'y a de bon dans l'amour que
le physique)" И Сад в своих произведениях следуя по тому же пути,
просто заглядывает намного дальше своих спутников и предшественников, что
только люди 20 века смогли наконец достигнуть умом тех рубежей сознания
и поведения, что были обрисованы Садом.
Насилие же было свойственно Франции
в повседневной жизни еще и при Старом режиме. Пытки были официально отменены
лишь в 1788 году. Во время же Революции вновь торжественно проходят и даже
имеют успех у детей и взрослых публичные смертные казни. Появляется новая
идея разрушения как средства изменения мира. И то, что это противоречило
идеям просветителей с их принципом осуждения насилия, скорее доказывает
то, что зверства Революции были скорее следствием не самих идей, а их ограниченности.
И Марат утверждал, что только в огне разрушения рождается свобода. "Познайте
цену свободы, - говорил он, - познайте цену мгновения.
И произведения Сада как нельзя
более воплощали в себе и предгрозовую атмосферу, бывшую накануне революции,
и ту стихию, что вырывала с корнем все попадавшееся ей на пути, которая
начала бушевать потом.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Так был ли Сад чудовищем, исчадием
мрака, порождением самого Дьявола? Был ли он уродливым исключением из "общего
правила" - духа и черт своего времени и своего класса? Или он воплотил
в себе самые отвратительные свойства эпохи? Нет, и мы показали это в его
жизнеописании. Это был обычный повеса своего душно-порочного времени. Но
на его беду судьба его преломилась и исказилась. И аристократ "голубых
кровей", богач (особенно после женитьбы) и кутила, привыкший себе
ни в чем не отказывать, чувствовавший себя выше законов, попадает в ловушку
Несвободы, капкан Неправового закона (lettre de cachet) - этой старческой
ухмылки феодального порядка. И в одиночестве и безысходности, в безумной
жажде свободы (а скорее всего здесь даже было бы ближе русское слово "воля"),
он начинает творить. Начинает Создавать нечто противоположное Созиданию.
Разрушение и гибель несут его произведения. И наиболее чувствительные натуры
навсегда станут другими, прочитав его романы. Это апофеоз разрушения. Кажется,
что этим он решил отомстить миру, запершему его на ничтожном клочке каменной
поверхности над землей; миру, отгородившемуся от него его четырьмя стенами
камеры; миру, безвинно наказавшему своего ребенка. Но, нет; по крайней
мере не только. Сад сам пытается найти и осмыслить принципы и суть Разгула
и Разрушения, столь характерного для его эпохи. И в своей тяге к познанию
этого он близок лучшим умам эпохи. Да, его цель далека и призрачна, она
в стороне от общего пути просветителей. Никто из них, даже взглядывая на
нее к ней не стремился. И тогда Провидение распорядилось само. И человек
образованный, чья голубая кровь была уже слишком голубой, чтобы ее обладатель
не поддавался всевозможным порокам, попадает в сеть приключений, неудач
и заточений, где, обуреваемый безысходностью, пишет произведения, отразившие
слишком много, чтобы не стать целым этапом европейской культуры. Произведения,
ставшие ареной борьбы Добра и Зла. Неординарность же разрешения этой битвы,
по крайней мере для многих последних веков, и обусловила постоянный интерес
к ним сменяющихся поколений…
Данная статья является авторской.
По вопросам публикации где бы то ни было
этого материала - пишите на e-mail автора.
Copyright 1995
|
